За любовь, которой больше нет (СИ)

- Знаешь Маркус, я молчала, когда ты отдалился от нас, ради «дорогой супруги». Молчала, когда ты рычал на всех, стоило только приблизиться к ней после смерти Мэтти. Я даже промолчала, когда ты обозлился на мать, хотя видит Бог, я ненавижу тебя за эту жестокость, но я еще скажу по этому поводу. И наверно я бы молчала дальше, потому что как мать, я могу понять Анну и я многое, как и ты, могу простить ей, учитывая прошлое, но сегодня...Сегодня она приехала в этот отель с мужчиной, и когда я увидела ее с ним... Я вспомнила маму, которая пролежала несколько недель, ожидая, что ей позвонит сын. Она ждала и ждала, но так и не дождалась ...

У меня защемило в груди, кровь отхлынула от лица, горло перехватило, и очередная порция боли разлилась по венам. Когда тебе причиняют боль – это не так страшно. Когда ты причиняешь боль самым дорогим тебе людям – вот это самая настоящая мука, и хочется выплеснуть яд, разорвать обидчика, но как это сделать, если он – это ты сам?! Боль, возведенная в квадрат рвет на части и от нее нет спасения, от себя ведь не убежишь.

- В тот момент я так разозлилась. Ты помнишь, как мама отпрашивалась с работы, чтобы успеть на каждый твой матч? И ведь ни одного не пропустила. Всегда с тобой была, лишь бы только ты не был без поддержки. Помнишь, она устроилась на третью работу, чтобы одевать нас чуть лучше, после того, как ты подрался с мальчишками, которые над тобой смеялись. Помнишь, как она ночью засыпая, стирала твою форму, когда сломалась стиральная машина. Даже бросила того симпатичного мужчину, стоило тебе недовольно на него взглянуть, а ведь она была молодой красивой женщиной. Все ради нас... похоронила свою жизнь, ради нас.

Я молчал, да и что я мог сказать, я задыхался от стыда, все ныло, нет, ревело во мне от адского ощущения. Белла знала, что режет меня без ножа, знала, что бьет по одному из самых больных мест, потому что да, все это я помнил, ни на секунду не забывал. И скажу больше. Долгое время я думал, что отец был для меня стимулом к высоким результатам, но однажды я понял, что стимулом всегда являлась мама. Я всегда помнил, как она просыпалась на рассвете, чтобы успеть приготовить мне чертову кашу на завтрак, дабы обеспечить подобие спортивного питание. Еще до того, как мы проснемся, она убегала на работу и только к ночи, когда мы уже ложились спать, она возвращалась домой, но мы никогда не засыпали, пока хотя бы не скажем ей "привет". Мы ужасно скучали по ней и она по нам тоже. Мама была удивительной женщиной, не смотря на беспросветную нищету, усталость и невыносимый груз ответственности, она не была озлобленной. Приходя, она с улыбкой падала на мою кровать, в которую тут же залезали мои сестры, она обнимала нас, спрашивая, как прошел день. Помню, как мы тараторили наперебой, пытаясь завладеть ее вниманием, но она никого не обделяла, хотя мне, конечно, доставалось больше тепла, как самому младшему ребенку, да и просто потому что я был мальчиком, как две капли воды, похожим на своего отца. Но сестер это не обижало, они и сами были словно мои мамы, особенно Белла , Мари же всегда была строгой и скупой на ласку, но, пожалуй, она была более ответственной . Такая у нас была команда: я и мои девчонки. У нас не было совместных обедов по воскресениям или каких-то жестов в стиле «я держу тебя за руку». Нет, у нас были только вот эти ночные посиделки на моей кровати, да редкие дни, когда мама брала выходной. Мы были замкнуты, немногословны, редко давали волю чувствам, но каждый из нас знал, что любим, и что у него есть крепкая семья. Именно мама, вкалывающая, как ломовая лошадь, чтобы обеспечить нас всем необходимым, мотивировала меня рвать связки на тренировках, чтобы ей больше никогда не приходилось работать. Мне хотелось сделать так, чтобы она была счастлива, хотелось восполнить ей годы недосыпания, усталости, слез и страха. Да, меня унижали на тренировках, и это тоже стимулировало, хотелось показать, что я не ущербный, что я лучше. Но при постоянном давлении человек все же ломается, и я бы сломался, но приходя домой и видя, как мать засыпает над моей футболкой, которую я забыл сам постирать, я понимал, что не имею права сдаться, уже просто потому что не сдается мать.

Я не горел футболом, я просто заставил себя его любить, потому что он был способом выползти из рабского болота, замыкающегося в кругу дом - работа. И мне удалось вырваться. Когда я получил свои первые сто тысяч фунтов, я в духе Элвиса Пресли купил матери машину, а уже чуть позже дом. Как сейчас помню ее слезы радости. В тот момент я и сам разве что не рыдал, видя, как мать счастлива.