За секунду до выстрела

Но я напрасно готовила себя к леденящей кровь разлуке. У меня не было ни малейшего представления о том, что такое настоящая работа журналиста, да ещё когда этого журналиста, то есть меня, допускают до освещения «визита на высоком уровне». Череда событий, бесконечное мелькание новых лиц и раздававшаяся отовсюду абсолютно иностранная речь просто захлестнули меня и оглушили настолько, что просто некогда было думать о своем, о девичьем. Тем более — тосковать.

Замечу, кстати, что если бы я и захотела непременно повидать своего дорогого друга, то мне пришлось бы его долго разыскивать: в толпе допущенных к телу, вернее, к двум, он ни разу мне не попался.

Зато я была неприятно поражена тем, что буквально на каждом шагу сталкивалась с Белоконем. Вот уж без таких сюрпризов я бы точно обошлась, только их мне в жизни для полного счастья и не хватало.

В первый раз я увидела его во Внуково, где теплая компания проверенных-перепроверенных отечественных журналистов дожидалась приземления президентского лайнера. Севочка, как всегда, выделялся из общей массы своим ростом, так что не увидеть его было просто невозможно. Мне же рост и комплекция позволяли оставаться практически незамеченнной, чем я в сложившейся ситуации и не преминула воспользоваться. И тут кто-то потянул меня за рукав.

Я обернулась. Рядом стояла смутно знакомая мне девица, но кто она такая и чего ей от меня нужно, было пока непонятно. Впрочем, туман неизвестности скоро рассеялся.

— Майя! Какая встреча! Не узнаешь? Я — Лариса.

Господи, как я могла её забыть! Та самая, «дочь ОВИРА», притча во языцех не только нашего курса, но и всего факультета. У Ларисы проблем с распределением, естественно, не было, ещё не поступив в высшее учебное заведение, она уже знала, что работать будет в АПН, и только в АПН. Мы, зеленые, желторотые и вообще неискушенные абитуриенты даже аббревиатуру-то эту толком не знали. Лариса же со знанием дела растолковывала нам, что уважающий себя журналист только там и может проявить себя во всем блеске, причем за соответствующие деньги.

Значит, во Внуково судьба свела меня с той самой Ларисой, которая благоденствовала в АПН. В университете она меня и не замечала — с чего бы сейчас такое внимание? Новообретенная знакомая не дала мне много времени на размышление: Лариса всегда говорила вслух о том, о чем остальные только думали, причем даже думать старались дома за плотно закрытой дверью.

— Говорят, ты обзавелась каким-то шикарным покровителем? Из компетентных товарищей…

— Говори тоже, — сдержанно отозвалась я, чувствуя, что внутри рождается какое-то странное чувство — смесь страха и легкого тщеславия.

— Да брось скромничать! Уж если эти ребята тебя заметили… Они абы кого не подбирают, можешь мне поверить. Ну, если не хочешь говорить, и не надо. В конце концов, ты наверняка давала подписку.

К счастью, мне не понадобилось отвечать — прибыл целый автобус иностранных корреспондентов. Лариса тут же углядела кого-то из своих знакомых и умчалась крепить мир и дружбу, бросив мне на прощание многообещающее:

— Еще увидимся!

Обязательно! Пока у меня не появился, как она изящно выразилась, «шикарный покровитель», я ей даром была не нужна. Разве что как бесплатное приложение к Белоконю, который и её, кстати, в свое время не обошел своим благосклонным вниманием. Вот теперь и пусть общаются на доброе здоровье, а я «пешком постою». И вообще, все это не стоит выеденного яйца. Как говорят французы, «cela ne vaut pas un sou».

Забывшись, я произнесла последнюю фразу вполголоса и тут же услышала:

— Мадемуазель — француженка?

Я круто обернулась и уперлась взглядом в блестящую пуговицу так называемого «клубного» темно-синего пиджака. Подняв глаза — ибо обладатель всего этого великолепия никак не кончался, я обнаружила высоченного — под стать Белоконю! — мужика с безусловно и безоговорочно европейской внешностью. Потрясли меня, правда, не столько внешность и «прикид», сколько глаза. С абсолютно незнакомого иностранного лица на меня смотрели глаза… Владимира Николаевича. А ещё говорят, что совпадений не бывает!

Я потеряла дар речи и смогла только неопределенно помотать головой, что с одинаковым успехом могло служить и подтверждением моей принадлежности к галльской нации, и отрицанием оного факта. А сама продолжала пялиться на этого субъекта, причем делала это откровенно неприлично.

Но и он вел себя не лучше! Тоже уставился на меня так, как будто перед ним Кентервилльское привидение. Возможно, и я ему кого-нибудь напомнила. Или он просто-напросто пытался определить, какой разновидностью душевной болезни я страдаю.

Первой опомнилась все-таки я.

— Вы что-то сказали?

— Я спросил, не француженка ли мадемуазель. Но кажется…

Разумеется! Если первая фраза ещё могла породить какие-то сомнения, то во второй мой замечательный русский акцент не мог не проявиться во всей своей красе!

— Я русская, — честно развеяла я остатки его сомнений.

— Советская русская?