За секунду до выстрела

— Да если бы я действительно хотел закончить наши с тобой отношения, я бы пришел и просто сказал: «Майя, прости, но больше мы встречаться не сможем. Я тебя не люблю». А я этого не говорил…

— Ты не говорил и о том, что любишь, — прошептала я, уткнувшись в его плечо и чувствуя, как все наши взаимные обиды и недоразумения становятся чем-то незначительным, если не бессмысленным. — Если бы ты хоть раз это сказал… Потом мог бы что угодно делать, как угодно не любить, я бы делам не поверила, потому что слово было, одно слово.

— Котенок, дело в том, что я должен скоро уехать, очень надолго. Только это…

— Тайна, я понимаю. Но почему ты не сказал?

— Я и сейчас не имею права это говорить. Но не могу по-другому убедить тебя, что никто никого не бросает. Обстоятельства… И лучше тебе какое-то время провести подальше отсюда. Без меня тебе здесь будет совсем плохо. Правда?

— Правда, — ответила я почти искренне и уже совсем честно добавила: — без тебя мне будет намного хуже, чем…

Я прикусила язык в последнюю долю секунды. Ибо сдуру чуть не ляпнула такое, чего он мне уж точно никогда в жизни не простил: «Без тебя мне будет ещё хуже, чем с тобой». А я уже примерно догадывалась, какой смысл будет вложен мужчиной в эту хотя и немного витиеватую, но достаточно точную фразу. Да что там догадывалась — точно знала.

Утром он уходил от меня почти спокойным, да и я за эту ночь изрядно повзрослела, если не сказать — поумнела. Во всяком случае у меня хватило присутствия духа, чтобы не делать из нашего прощания трагическую сцену. А поплакать я могла потом, после.

— Мы обязательно встретимся, котенок, обещаю тебе, — сказал он ласково уже у самой двери. — Если останусь жив, конечно. Не грусти, малыш, мы с тобой ещё внуков воспитывать будем.

— Своих? — с неподдельным интересом спросила я.

— Ну, не чужих же.

— Согласна. Только не затягивай процесс, а то у меня ведь и климакс, между прочим, может образоваться со временем. А до внуков было бы неплохо о детях подумать.

— Справимся. До свидания, зверушка моя. Писать не обещаю…

— Но ты приедешь меня проводить?

Он покачал головой и красноречиво пожал плечами. Все было ясно без слов. Яснее некуда…

— Я могу тебя попросить об одной вещи? — спросила я шепотом. — Напоследок.

— Попробуй, — улыбнулся он.

И бросил мимолетный взгляд на часы. Ну что ж… Но я все-таки предприняла героическую попытку надышаться перед смертью.

— Я хочу прочесть тебе одно стихотворение. Только одно.

— Твое?

— Нет. Для моих у нас уже нет времени. Когда-нибудь потом… Так — можно?

Он кивнул. И я прочитала вслух то, что занозой сидело у меня в голове весь последний час:

«Ты меня на рассвете разбудишь,

Провожать необутая выйдешь.Ты меня никогда не забудешь,Ты меня никогда не увидишь…И качнется бессмысленной высьюПара фраз, залетевших оттуда:Я тебя никогда не увижу,Я тебя никогда не забуду…»

Владимир Николаевич ничего не сказал, когда я замолчала. Он просто приподнял мне подбородок и поцеловал. А потом решительно открыл дверь и шагнул за порог. И уже на лестнице, сказал, даже не оборачиваясь ко мне. Сказал куда-то в пространство:

— Я ведь люблю тебя… Как умею.

Не помню, что было потом. Но мечтать ли вместе, спать ли вместе, плакать — мне — теперь всегда предстояло только в одиночку.

Эпилог

Через полгода после визита в Москву Рональд Рейган оставил пост президента Соединенных Штатов Америки. Его эпоха закончилась: первый президент среди актеров и первый актер среди президентов ушел с политической сцены в историческое закулисье. Его роль была сыграна, а на сцене умирают только самые талантливые… Или — самые живучие лицедеи.

Советский Союз быстро забыл об очередном «судьбоносном» визите. Тем более что судьба страны решалась уже совсем другими людьми и совсем в другом направлении. Через год страна жила совсем другим: новыми выборами, принципиально новым Верховным Советом, невероятным размахом того, что все ещё деликатно, по старой памяти, называли «гласностью». Как выяснилось позже, государство просто — если это вообще может быть просто — сорвалось с многолетних тормозов и стремительно катилось в будущее по тоннелю, в конце которого, по исторической традиции, брезжил какой-то свет. Обязан был брезжить.

То, что этот пока ещё слабый свет был заревом грядущих пожаров, понимали немногие. Но и те, кто понимал, не могли себе представить масштабов этого почти стихийного бедствия. А те, кто волею случая или судьбы провел несколько лет за границей, возвращались совсем в другую страну. В другое общество.

«Страшно жить, когда падают царства…»