За ширмой

Растрепанные волосы, рваная одежда, уставшие глаза и полное отсутствие в них веры и надежды. Она была похожа на нищенку, просившую подаяние. При виде нее люди шарахались в стороны. Кто-то отворачивался, не сказав ни слова, даже не пытаясь ее услышать, кто-то из вежливости делал вид, что слушает, но не слышал. Она бродила по улицам в поисках того, кто же все-таки обратит на нее внимание, поймет, примет, впустит. Но все были глухи, слепы и равнодушны…

…Статный мужчина лет пятидесяти сидел в роскошной машине, явно кого-то поджидая. Чтобы скоротать время, он листал бульварную газетенку, просматривая объявления о знакомствах. Несмотря на достигнутый статус, положение в обществе и в кошельке, возраст и выросший солидный живот, он был одинок. Юные нимфы в его жизни сменяли другу друга, как цветные стекла в калейдоскопе. Их лица не запоминались, душа не болела, самооценка поднималась. Одинокое существование не вызывало и малейшего дискомфорта. Ну и что, что ужин дома не накрыт, ресторанов полно! Ну и что, что обнять дома некому, зато проституток – одна другой краше! За полкопейки задушат в объятиях.

Она подошла к машине и тихо постучала в окно.

– Я милостыню не подаю, – не дав сказать ей и слова, буркнул он, нажал кнопку, и стекло поползло вверх.

– А я не за милостыней.

Стекло остановилось, подождало минуту и опустилось на пару сантиметров вниз. На нее уставились пустые сытые глаза.

– Видите, там? – Она слегка повела головой в сторону, и он проследил за ее движением. – Женщина гуляет с собакой.

– Вон та бабушка? – не понимая сути дела, уточнил он.

– Нет, это женщина. Ей еще и сорока нет. Просто она не очень ухожена. Быт заел, денег не хватает, проблемы на работе. А так она ничего, если присмотреться.

– А зачем? – все так же пусто, без интереса прозвучал его голос.

– А она любит вас. Очень. Давно уже. Подойти боится, сказать смелости не хватает. Так, издалека наблюдает, вздыхает. Но она очень хорошая хозяйка, борщ у нее вкуснее, чем в лучшем ресторане. И нежная она очень. По вечерам могла бы вам массаж головы делать. Ведь вам часто голова болит, правда? А у нее ручки волшебные. Вы просто присмотритесь.

Он на секунду задержал внимание на той, с золотыми ручками, и перевел взгляд на нее.

– Да не хочу я присматриваться. Она старуха… Облезлая, неухоженная. Зачем мне ее ручки? Вы скажите еще в душу к ней заглянуть.

– Почему бы и нет? У нее очень добрая и светлая душа. Она любит поэзию и собак. И вас она любит.

– Нет. Не нужна мне ее поэзия. Я жду свою «душу», – сказав последнее слово, он громко расхохотался. – Видите, бежит к машине душа моя. Посмотреть приятно: ноги от ушей, грудь, как у Памелы… Что еще нужно?

– Она вашу боль головную себе не возьмет. Только купюры из кошелька. Вы разве не понимаете?

Он оторвал взгляд от длинноногой грудастой блондинки и пристально посмотрел на нее. На какое-то мгновение ей показалось, что в его глазах мелькнуло осознание, даже, возможно, боль, такая… еле уловимая, на уровне подсознания. Но это длилось долю секунды.

– Нет. Пусть лучше тянет купюры, пока есть, – и он опять раскатисто заржал.

– А когда закончатся? Что вы будете делать? Вы же станете не нужны этим длинноногим. А тут любовь. Искренняя, светлая, настоящая. Она не закончится параллельно с исчезновением денег.

Она все же пыталась, без веры и надежды, пробить его мозг, покрытый непробиваемым шлемом самодовольства и цинизма, но в его глазах была бездонная непробиваемая пустота.

– А на кой мне любовь эта? Что я с ней делать буду? Там, где любовь, там ответственность, обязательства. Зачем мне жизнь усложнять? И вообще, дамочка, вы мне изрядно надоели. Может, вы сумасшедшая?! – он нажал кнопку, и стекло медленно поползло вверх. В этот момент длинноногая нимфа как раз запрыгнула в машину, мотор заревел, и они скрылись за поворотом, где не было ни ответственности, ни обязательств.

Она посмотрела им вслед, взглядом полным тоски и печали. Еще больше сгорбившись, побрела дальше.

Плач ребенка привлек ее внимание. Она пошла на шум. Ветер дул в лицо, застилая глаза. Слезы текли непрерывным потоком, то ли от ветра, то ли от боли, которой внутри уже не хватало места. Возле большого магазина в ярком свете витрин она увидела семейную пару. Он кричал своей спутнице резкие слова, обвиняя ее во всех своих бедах. Ни прохожие, шарахающиеся от его криков в сторону, ни мужское достоинство, которое у него обязательно где-то было, его не останавливали. Слова, закрашенные черным цветом, слетали с уст и ударялись о ее лицо осколками. Она молчать в ответ не хотела. С перекошенным ртом, как ракеткой отбивают теннисный мяч, била по каждому его слову, отбрасывая их обратно. Рядом стоял малыш трех лет и плакал взахлеб. Его глаза были наполнены слезами и страхом.

– Что вы делаете? – с ужасом спросила она, подходя ближе. – Что вы делаете, на вас смотрит ваш же ребенок! Ваш сын. Он боится и плачет, неужели вы не слышите и не видите?

Четыре глаза, переполненные ненавистью и злобой, обратились к ней. Пауза длилась секунды. Первым пришел в себя мужчина.