За синей птицей

— Ай да Лиза! Вот это дипломат! Представьте — мне она рассказывала о вас. Признаюсь, что это по ее настоятельной просьбе я вызвал вас к себе спецнарядом.

— Да?..

— Она сказала мне, что если вы весь срок будете находиться на швейном…

— Нет! — прервала его Марина. — Дело не в лагпункте, а в его начальнике… Она Кривцова терпеть не может! Она говорила, что он способен в течение трех месяцев превратить живого человека в автоматический придаток к машине. Скажите, гражданин начальник, разве это действительно заслуга — выжать из человека душу и превратить его в сухую губку?

И опять Марине показалось, что на лице его мелькнуло какое-то облачко, затуманив блеск глаз и потушив улыбку.

— Я вам сейчас не буду отвечать на этот вопрос, — сказал он. — Потому что, если я скажу «да», это будет неправдой, а если скажу «нет», то вы не поверите.

— Лиза Гайда говорила о полковнике Тупинцеве, замначальника Управления, — настойчиво глядя на него, сказала Марина. — И я от других слышала, что его называют унтером Пришибеевым. И еще я знаю… — Марина перевела дыхание, но решила выговориться до конца, — еще мне говорили, что полковник Тупинцев вас не любит.

Казалось, Белоненко был немного удивлен. По крайней мере, его выразительные брови чуточку приподнялись. Это придало его лицу выражение детского недоумения, и Марина невольно улыбнулась: он совсем, совсем не такой, как она думала!

— Понимаете, Воронова, — медленно произнес Белоненко, — все это, может быть, и правда, но и достаточно сложно, чтобы….

Тогда Марина спохватилась. Боже мой! Чего только она не наболтала ему! Ведь это же начальник лагерного подразделения! А она? Кто она, чтобы разрешать себе такие… непосредственные беседы с ним?

Марина встала.

— Простите, гражданин начальник. Я позволила себе…

— Ах, да перестаньте, Воронова! — он с досадой махнул рукой. — Ну зачем вы так? Это был очень хороший разговор, и когда-нибудь мы его обязательно продолжим. А сейчас вы просто ничего не сумеете понять. Вы же еще… очень и очень молоды…

Марину всегда обижало, когда ей говорили о ее молодости, и она сердито ответила:

— Мне двадцать четыре года, и я росла в детдоме, пока меня не взяла оттуда тетя Даша! Так что я достаточно…

— Ничего не достаточно, — мягко сказал он. — Вы еще ничего не знаете. Вот когда вам будет, скажем, тридцать четыре, как мне… Однако мы отвлеклись.

— Разрешите еще один вопрос? За что сидит Лиза Гайда?

Белоненко стоял теперь спиной к Марине, перекладывая на столе какие-то бумаги.

— А зачем вам это? — спросил он.

— Мне интересно…

Он повернулся к ней и, чуть помедлив, сказал:

— Я бы посоветовал вам не очень интересоваться тем, кто за что отбывает срок наказания. Это вас будет только сбивать… Узнаете вы, например, что перед вами воровка, или валютчица, или еще что-нибудь в этом роде, и никогда не попытаетесь найти в этом человеке ни одной человеческой черты. Вам только и будет видно, что его преступление…

— Но ведь Лиза Гайда не воровка и не убийца?

Белоненко обошел стол кругом, но не сел. Марина поняла, что он не хочет отвечать на ее вопрос. «А я все-таки спрошу, все-таки узнаю…».

— Не убийца и не бандитка?.. — настойчиво повторила она. — Не может быть, что эта женщина совершила какое-нибудь тяжелое преступление…

— Гайда — член семьи изменника родины.

Марина вздрогнула.

— Не может быть! — И подняла руку, словно защищаясь.

— Она получила срок, как член семьи изменника родины, — повторил Белоненко.

Некоторое время никто из них не произносил ни слова. Белоненко все еще стоял, облокотясь о край стола. Его лицо опять закрывала тень абажура.

— Я бы никогда не поверила… — упавшим голосом проговорила Марина.

Белоненко молчал.

Марина встала.

— Я пойду, гражданин начальник, — тихо сказала она. — И с завтрашнего дня я принимаю бригаду несовершеннолетних.

— Вот вы и начинаете взрослеть… — невесело усмехнулся он. — Жаль, что все это получается у вас немного не так, как нужно было бы…

— Ничего! — Марина подняла голову. — Это даже лучше… И пожалуйста, не спешите помогать мне. Я хочу сама. До свидания, гражданин начальник.

— Доброй ночи.

…Могла ли она теперь тосковать о неудачной своей любви?

Она медленно шла по дорожке, мимо умирающих георгинов, терпкий запах которых уже не волновал ее. Она старалась привести в порядок свои чувства и мысли, вызванные необходимостью осознать настоящее. Стал накрапывать мелкий дождь, но Марина не заметила этого.

Еще совсем недавно жизнь здесь представлялась ей как бесконечная вереница серых, повторяющихся дней, в которых не было ничего, кроме таких же однообразных, таких же бесконечно повторяющихся движений рук: левая рука автоматически берет лежащую на столе деревянную ложку, правая — кусочек наждачной бумаги, — с этого начинается несложный процесс ошкуровки. Ложка переворачивается, раз и еще раз, откладывается направо, где на доске, поставленной на табуретках, уже лежат готовые ложки и куда надо положить еще и еще десятки таких же…