За скипетр и корону

С минуту граф стоял молча, устремив на нее грозный взгляд, затем продолжал:

— Благодари Бога, что мне удалось спасти жертву твоей ненависти, иначе моя рука без малейшего сострадания обрушилась бы на тебя со всей силой заслуженной тобою кары! Постарайся, — прибавил он после минутного молчания, в течение которого тишина в комнате нарушалась только глубокими вздохами, вырывавшимися из груди молодой женщины, — постарайся умилостивить небо, посвятив отныне на служение Богу и Церкви полученные тобой от природы дары, которые до сих пор ты употребляла только на зло. Ты должна быть моим орудием, и благодаря делу, которому ты будешь служить, тебе, может быть, со временем отпустятся твои прегрешения.

Она вопросительно на него смотрела: жизнь и надежда вернулись в ее сердце.

— Я не требую от тебя никаких обещаний, я сам буду наблюдать за твоим послушанием. Но знай, что, как бы далеко я ни был от тебя, мой глаз всегда будет тебя видеть, а рука постоянно будет распростерта над тобой. И стоит тебе только на волос удалиться от пути, по которому я тебя поведу, ты мгновенно будешь уничтожена в прах. Я тебя освобожу от всех связывающих тебя цепей, ты будешь свободна, для того чтобы вполне отдаться мне. Все силы твои должны принадлежать исключительно мне и моему делу. Но еще раз повторяю: берегись! Малейшее отступление от предначертанного тебе пути — и ты безвозвратно пропала!

Антония медленно встала и стояла перед ним с опущенными глазами, скрестив руки на груди. Трудно сказать, что происходило внутри нее, но лицо ее выражало глубокое смирение и безграничную покорность.

Граф еще с минуту продолжал молча на нее смотреть.

— Я все сказал, — прибавил он. — Если же ты забудешь хоть что‑нибудь из сказанного мною, я более не стану тебя предостерегать, а прямо буду наказывать.

Она молча склонила голову.

Тогда с лица графа сбежала всякая суровость и оно приняло свое обычное выражение спокойствия и достоинства.

— Господин Бальцер дома? — спросил он.

— Я думаю, что дома, — тихо отвечала она. — Он недавно просил у меня свидания.

— Я хочу его видеть, — сказал граф.

Дама покорно склонила голову и вышла из комнаты.

— Какая сцена! — с ужасом воскликнул аббат. — Что за женщина!

Граф, казалось, что‑то обдумывал.

— Вы думаете, она будет вам благодарна за то, что вы ее пощадили? — спросил аббат. — Вы действительно ожидаете, что она исправится?

— Не знаю, — спокойно отвечал граф. — Будем надеяться, что сердце ее смягчится. Во всяком случае, она бесценное орудие.

— Что вы замышляете? — с удивлением спросил аббат.

Граф медленно опустился в кресло и сделал знак аббату, приглашая его сесть рядом.

— Молодой друг мой, — заговорил он серьезно и ласково, — вы принадлежите к священной лиге; вы воин, сражающийся за Церковь. В вас есть ум, твердость и вера, вы призваны трудиться со мной над торжеством божественных прав на земле, над возведением обетованного храма на скале Святого Петра. Говорю вам: нам предстоит жестокая борьба, новая и тяжкая работа!

Он с минуту помолчал, погруженный в собственные размышления.

— Все, что мы до сих пор сделали и подготовили, — продолжал он, — разрушено. Мы вступаем в новую фазу. Австрия отреклась от самых первооснов своего существования. Она отреклась от Церкви, на почве которой сложилась в государство, с помощью которой до сих пор держалась и влияние которой одно могло продлить ее существование в будущем. За этим первым шагом по новому пути в силу непреложного закона логической постепенности последуют другие. С Австрией отныне наши счеты покончены. Можем ли мы еще рассчитывать на Францию — пока для меня не совсем ясно. С виду, кажется, да, но настоящее положение Франции представляет для нас мало гарантий. Господствующая там ныне сила — демонического свойства: она первая наложила руку на старинные, священные права церкви. Миру предстоит обновление, — продолжал граф вдохновенно. — Немецкая нация мало‑помалу пробуждается и растет. Кто знает: может быть, Провидение предназначает некогда распавшуюся на части Германию сделаться со временем твердым фундаментом Царства Божьего? Будущее покажет это, — прибавил он после минутного молчания. — Мы же должны быть настороже. Нам следует зорко наблюдать за всем, что совершается, чтобы быть в состоянии пользоваться событиями. Как нам предстоит действовать — пока трудно определить. Во всяком случае, здесь более нечего ни ожидать, ни делать, — здесь развалины, которые мало‑помалу обратятся в прах. Я еду в Париж, — продолжал он, поднимая голову. — Там центр готовящихся событий, оттуда мы можем обозревать нити, управляющие миром. Вы меня сопровождаете? — прибавил он полувопросительно, полуповелительно.

Аббат поклонился.

— Мне приказано находиться в вашем распоряжении, — отвечал он. — Я горжусь и радуюсь, что имею такого начальника.

— Я возьму с собой эту женщину, — сказал граф. — Я ее освобожу от здешних цепей и поставлю на почву, где ее удивительным способностям будет раздолье. Теперь, когда она вполне в моих руках, она может оказать нам важные услуги.

Аббат испугался.