За сладкое приходится горько платить

…Отец сошелся с женщиной, которая тоже работала в цирке, акробаткой. Она была намного младше отца, выше его, крупнее. Но что-то отец сделал с ней или с ее волей такое, что она смотрела на него, как верная собачонка – преданно, прямо в глаза. Многие удивлялись, особенно мужчины помоложе отца и, по совести, куда симпатичнее с виду. Завидовали, но ничего не могли поделать: мать видела в этом мире его одного.

Она была красивой женщиной. Несколько раз прежний ее ухажер порывался отомстить отцу, но не находилось охотников ему в этом помочь – боялись. В свои почти пятьдесят пять отец запросто мог одолеть одновременно нескольких противников. И все это знали, ибо все цирковые трюки отца были на этом построены. Он по-прежнему под ликование публики крушил на манеже кирпичи, доски.

Родив и вынянчив Малыша, мать прожила недолго. Во время одного из выступлений в глухом сибирском городке не выдержало крепление старого шатра, в котором они выступали, и она упала на манеж с десяти метров. Смерть, на ее счастье, была мгновенной. Отец вновь стал холостяком, теперь уже до конца своих дней, правда, теперь рядом с ним были два сына.

Старший брат не любил Малыша. Вернее, просто не замечал его. Ему было все равно, что с младшим, где он, куда пропал, сыт ли? Он полностью был поглощен тем, что постигал отцовские премудрости, секрет тех необычных способностей человека, что передавались у них в роду от отца к сыну и неплохо кормили их семью все эти годы.

Малыш вспоминал: когда ему было лет семь, он подошел к старшему брату, уже почти взрослому, имевшему (не шуточки!) сольный номер в программе, и попросил, чтобы тот научил его ходить на руках. Старший как раз ужинал, и у него в руке была чашка с горячим чаем. Выслушав просьбу Малыша, он ни с того ни с сего швырнул ему в лицо эту чашку. Она рассекла Малышу бровь и обожгла кипятком лицо. Мальчонка громко заревел и бросился к отцу жаловаться.

– Как это произошло? – спросил отец, питавший слабость к младшему сыну, напоминавшему ему мать, которую он любил и помнил.

Выслушав сбивчивый рассказ продолжавшего всхлипывать Малыша, посмотрев на его залитое кровью из рассеченной брови лицо, сердито сказал:

– Твой брат поступил нехорошо. Но все равно нечего плакать, мужчина не плачет. Заживет, как на дикой собаке. Если просишь, чтобы тебя научили тому, что можем мы, всегда будь готов к удару. Всегда! Где бы ты ни был, кто бы перед тобой ни стоял, будь готов отразить удар. А теперь иди!

Так Малыш впервые столкнулся с тем, что потом постигал в течение почти пятнадцати лет, пока был жив отец.

После его смерти они со старшим братом разлучились. У каждого теперь была своя жизнь. Брат остался в цирке, ему платили достаточно, а Малыш подался в «свободное плавание». О его новой профессии знал лишь один человек, но это бы не брат. Да и что их теперь связывало? Они даже не были похожи друг на друга. Старший брат смотрелся типичным выходцем из юго-восточной Азии, маленький, щуплый, с узкими глазами, плоским желтым лицом. А Малыш многое позаимствовал у матери. Он был повыше брата, кожа белая, глаза только чуть-чуть раскосые, лицо как у европейца – вытянутое, разве что скулы малость широковаты. Да и волосы не жесткие и черные, а каштановые и мягкие.

Когда он в очередной раз пришел к брату с просьбой обучить его кое-каким приемам борьбы, то уже был готов к удару и успел увернуться. После этого брат стал учить его тому, что постиг от отца сам. Вскоре и отец заметил, что младший быстро прогрессирует, и стал уделять ему больше внимания.

Малыш не ходил в школу, начала грамоты преподал ему цирковой завхоз, он же научил считать деньги.

– А больше тебе ничего и не нужно, – смеялся завхоз. – Какая уж учеба, если мы сегодня здесь, завтра там. Главное, чтобы мог отличить сто рублей от одного. Вот и вся грамота. Садись, будем считать вечернюю выручку. Бери стул.

Так Малыш научился считать деньги. Потом читать. Он уже выходил на манеж, отец придумал новый номер и использовал в нем младшего сына. Малыш становился возле толстой широкой доски, а отец метал в него острые ножи, которые вонзались в дерево в нескольких сантиметрах от головы, рук, ног. На афишу непременно выносилась его новая фамилия – Цой.

Публика ахала, а в финале номера бешено аплодировала и вызывала на бис. С возрастом у отца ослабло зрение, и он без выступлений, к которым привык, и без которых уже не представлял свою жизнь, быстро зачах.

– Когда дикую собаку лишают возможности охотиться, она погибает, – шептал он Малышу, лежа в кровати. – Ты всегда должен это помнить. Пока ты охотишься, ты силен, ты жив.

После его смерти номер перешел к Малышу, который метал ножи ничуть не хуже, чем отец, и имел у зрителей даже больший успех. Тут отчасти сказывалось то, что на вид ему можно было дать не больше тринадцати лет. Может, он и насовсем остался бы в цирке, но в его дальнейшую судьбу вмешался тот самый завхоз, который учил его считать деньги. Он продал Малыша.