За сладкое приходится горько платить

— Может, и так… — майор приподнял правую бровь. — А что, все равно другой версии у нас пока нет. — Вы с нами на дамбу съездите? — спросил, словно извиняясь, у рыбака. — А потом мы вас отвезем домой.

— Работайте, работайте, обо мне не думайте, у меня все равно по ночам бессонница, как впрочем и днем. Я лишь к вечеру, часов с шести и до одиннадцати, могу спать. И сам не знаю, отчего такая дурная привычка появилась.

До того места, где начиналась дамба, добрались минут за двадцать; пришлось сделать небольшой крюк. И как только машина оперативной группы проехала по ней километр, майор увидел свежий пролом в ограждении.

— Стоп! — приказал он водителю.

Вся группа собралась возле пролома, осматривая пятна крови на асфальте, в зеленоватой воде маячили очертания двух машин.

— Тут все и произошло, — уверенно сказал майор. — Садитесь, отвезете его, — кивнул в сторону рыбака, — организуете водолаза, экспертов, тягач, в общем, всю технику, какая требуется в таких случаях. А мы пока вот с ним, — Морозов взял за локоть своего временного зама, капитана Никитина, — походим, посмотрим, вдруг что и найдем.

Но ничего существенного обнаружить им не удалось. Впрочем Никитин высказал предположение, что на дамбе во время ночного происшествия было не две машины, а как минимум, три.

* * *

Малыш ощущал себя странно: в виде некоей воздушной массы, в которой лениво парили отдельные мысли, образы, воспоминания. Вспоминалось, к примеру, как отец всегда смеялся над ним и братом, когда они приходили к нему жаловаться на ушибы, ссадины, синяки, полученные во время уличных драк с другими мальчишками.

— У нас порода такая, что все заживает, как на собаке! — говорил, он. — На дикой собаке, той, что живет сама по себе.

Отец редко произносил вслух свою вторую фамилию — Цой, которая до недавнего времени красовалась в паспорте Малыша. Зато он часто вспоминал Приморье, его леса, в которых провел большую часть жизни. Нет, он там не охотился, он торговал. Причем умудрялся находить общий язык как с властями, так и с местным населением, с контрабандистами, с русскими военными. С последними делать деньги было легче всего: они брали все подряд. Они же и помогли ему в один из черных дней, когда у него возникли неприятности и им вплотную занялась милиция — грозил большой срок за валютные махинации.

Русский подполковник, командир эскадрильи истребителей, за тысячу долларов и килограмм речного жемчуга устроил так, что отца вместе с сыном (старшим братом Малыша, которого еще не было на свете) переправили на военном самолете в европейскую часть Союза.

— У нас не пропадешь, — говорил полковник, пересчитывая доллары, — среди русских столько косоглазых живет, — затеряешься среди них и все. У нас скоро коммунизм будет, паспорта отменят. Но если хочешь, я тебе за пятьсот таких же зеленых красавцев достану настоящий документ — серпастый-молоткастый. Ты со своим засвеченным паспортом можешь до коммунизма и не дотянуть.

Отец согласился. Поработав с полгода на небольшом уральском заводе, он стал прикидывать, куда бы рвануть дальше, варианты имелись, но для этого требовались деньги, а его пятьсот «паспортных» долларов, отданных еще в Приморье, пропали безвозвратно: подполковник обеспечил доставку, а о своем обещании насчет «серпастого-молоткастого», видимо, позабыл. Поняв, что его провели, отец просто-напросто сбежал с завода, и для него с четырехлетним сыном началось время скитаний.

В конце концов, отцу удалось прибиться к бродячему, или, как значилось на афишах, передвижному цирку. Для этого он продемонстрировал художественному руководителю пару фокусов, которые передавались у них в семье из поколения в поколение. Не каждый, например, мог расколоть ударом кулака толстую доску или несколько положенных один на другой кирпичей. Они столковались. Из уважения к столь редкостному искусству, используя свои связи, художественный руководитель выправил отцу трудовую книжку и профсоюзный билет. Так и появилась фамилия Цой, гордиться которой у Малыша не было никаких оснований.

* * *

— Ну что? Выживет? — спросил Морозов у главного врача, внимательно вглядываясь в лицо молодого мужчины, а скорее — подростка с чуть широковатыми скулами и едва заметной азиатской раскосостью глаз.

— Пока он в коме, ничего определенного сказать не могу. Но раз до сих пор не умер, значит, надежда есть.

«Странно, пареньку на вид лет четырнадцать— пятнадцать, а он попадает в такую переделку, — думал майор. — Может, просто случайно стал нежелательным свидетелем и его убрали? Да, но как он оказался на дамбе ночью? Надо срочно выяснить, местный он или нет».

— Доктор, сколько, по-вашему, ему лет? — спросил у врача.

— Мне кажется, где-то около тридцати, — ответил тот. — Хотя на вид столько не дашь.

* * *

Как ему надоело лететь по темному тоннелю без малейшего намека на то, что где-то впереди он заканчивается, что есть выход на свет, к солнцу, к теплу, к жизни! В бреду он опять видел отца и брата.