За строкой приговора

Много она про отца говорила, и все в том же духе. А я слушал и думал: как "пшеничный король" мог ей в глаза смотреть? И еще я думал: хорошо, что она не может заглянуть в сейф, где лежат награбленные Рулевым сто пятьдесят тысяч рублей. Если бы она узнала... Но она ничего не узнала. Я ей так и не сказал, в чем ее отец обвиняется. Не смог. Ведь это было б все равно, что в душу плюнуть. Надеюсь, что и сейчас она всего не знает...

А на следующий день я навестил "пшеничного короля" в тюрьме. Передал ему привет от дочери и вручил кулек с абрикосами. Думал - смутится, нет.

- Правда? - спрашиваю.

- Правда.

- Почему же вы ее обирали?

- Я ее, - говорит, - не обирал. Она получает сто двадцать рублей, а я семьдесят. Мне действительно не хватало зарплаты: семья-то из четырех человек. А их трое, да еще месяц назад Верочка умерла, значит, двое осталось. Вдвоем на девяносто рублей очень даже роскошно прожить можно. Ведь я ей отец, не кто-нибудь...

- Но вы же были миллионером?

- То к ней никакого отношения не имело. И денег тех трогать я не мог. На виду жил, как на ладошке. Лишняя трата - тюремная решетка. Жена-покойница как просилась перед смертью к себе на родину, в Вологду! Жалко ее было, а не повез, чтобы у соседей подозрений не возбуждать. Так и не повидала свою Вологду... Чего же мне было из-за дочки гибнуть?

- Какого же черта, - говорю, - вам нужны были эти деньги?! Рубль лишний истратить боялись, а копили. Зачем? Во имя чего?

А он смотрит на меня наивными васильками глаз и улыбается.

- Это вы потому так говорите, Николай Николаевич, что у вас у самого никогда более трехсот рублей не было.

И сказал он это не со злостью - с сочувствием. Он действительно жалел меня и всех тех, кто никогда не держал в руках более трехсот рублей. Он жалел нас брезгливой жалостью могущественного миллионера.

Вот попробуйте понять психологию такого Рулева, поставить себя на его место. Практически это невозможно.

А ведь Рулев типичен для тех, кого именуют крупными расхитителями. За время работы мне приходилось не раз беседовать с подпольными миллионерами, которых некогда разыскивал Остап Бендер. Я вел дело некой тети Дуси, сколотившей многотысячный капитал на недоливе пива и кваса, раскрывал махинации скромного продавца комиссионного антикварного магазина, который хранил бриллианты в нужнике. А недавно я закончил расследование целой цепочки преступлений в одном областном музее. Чего мы только не обнаружили в тайнике на квартире директора этого музея! Золотые серьги в виде виноградных гроздьев, кресты, украшенные драгоценными камнями, жемчуг, уникальные эмали.

Разные по образованию, характеру и умственному развитию люди, но в каждом из них было нечто от Рулева: какой-то извращенный инстинкт стяжательства. Именно инстинкт, не подчиняющийся никакой логике. Ведь, если на Западе в капиталистических странах деньги - все: жизненные блага, вес в обществе, уважение, карьера, то у нас они практически ничего не дают. Они противопоставляют человека обществу. Накопитель не может пользоваться своим богатством, он должен скрывать его, таиться от людей, даже от самых близких. Так для чего, спрашивается, все это?

Нет, как хотите, а стяжательство находится где-то вне обычной логики. Да, не так-то просто поставить себя на место преступника...

ПОПРАВОЧНЫЙ КОЭФФИЦИЕНТ

Во время одной из бесед Фролов заметил, что с легкой руки того же Конан-Дойля непременной принадлежностью детектива издавна считается лупа. С ее помощью сыщик или следователь рассматривает следы преступника, обнаруживает царапины, брызги крови, отпечатки пальцев и так далее.

- Но, признаюсь по секрету, - сказал Фролов, - мне ее пришлось держать в руках только в студенческие годы на занятиях в кружке криминалистики. Да и то чаще мы все-таки пользовались микроскопом. Увы, боюсь, что лупа устарела. Атрибут далекого прошлого...

- А что бы вы сейчас предложили в качестве символа своей профессии?

- Боюсь, из меня плохой специалист по символам. Но если бы меня спросили, я бы, наверное, предложил что-нибудь вроде шариковой ручки на фоне Уголовно-процессуального кодекса...

- Не эффектно.

- Конечно, не эффектно, чего там говорить. Не эффектно и не броско, но, увы, соответствует, как говорится, будням сей "трудной, но героической и благородной профессии"...

- А не принижаете ли вы этой иронией свою профессию, Николай Николаевич?