За святую обитель

— Не кручинься, чадо мое, сам буду за твою душу денно и нощно молиться Богу, — сказал отец Иоасаф.

— Ведут ляхи подкоп к Угольной башне… Почитай все готово, скоро подпалить хотят… Начало берет ляшский ход подземный в Мишутинском овраге, в середнем осиннике… Изловчитесь бочки с зельем достать; до конца еще их ляхи не докатили. Подпалите — весь подкоп рухнет… А стража там невелика стоит…

Передохнул казак и глухо крикнул:

— Отец честной, молитву читай! Смерть идет! Ой, холодно! Подошел к Матюшке Дедилову отец Иоасаф — принять его

душу грешную; опустился на колени около донского разбойника, положившего живот за обитель.

Воевода же с другими воинами беседу вел, как теперь быть, когда вылазку делать…

Помаленьку рассветать стало… Обрисовались в серой полумгле зубцы, башни. Бледнее горели трескучие сучья на стене монастырской.

— Кончился! — произнес отец Иоасаф, осеняясь крестом и отходя от тела казака. — Мирную кончину послал ему Господь, покаяние в грехах, подвиг богоугодный…

— Отец архимандрит, — молвил воевода, — завтра чуть свет в бой надо идти — избыть тот подкоп злокозненный… Надо немалую силу собрать, немало крови пролить: даром не отдадут ляхи подкопа. Идем, отец честной, соберем ратных людей да иноков на совет.

Тем временем разгораясь да разгораясь, ясное утро настало. Заняли на башнях и стенах привычные места воины; вот первая пушка от ляхов грохнула, со стены ответили, и повсюду кругом началась яростная пальба. Бодрее и веселее стояли стрельцы, послушники и дети боярские против вражьей пальбы, потому что пролетела по всем уголкам монастыря добрая весточка: найден-де подкоп ляшский, не допустят теперь обитель подорвать…

На Водяную башню, где уже в поте лица трудился в дыму и огне Меркурий Айгустов, принес ту весть о подкопе сам удалой сотник Павлов. Ликовали молодцы-пушкари, слыша о завтрашней вылазке…

— И я пойду с воеводой, — молвил Меркурий. — Авось до Трещеры вражьей пробьюсь; хоть руками попорчу, сломаю… Что за притча: все не могу ей в жерло угодить… Словно околдовал кто-то пушку треклятую!

Трещера с тур ляшских гулко рявкнула в эту самую пору, словно заслышав, что о ней речь идет… Ядро в стенную сторожевую вышку угодило, разбило ее, камнями всех осыпало, двоих поранило…

— Постой ты! — разгневался Меркурий. — Сегодня у нас в обители удача… Еще раз попробую — пальну…

Пошел он к большой пушке, сам ее зарядил, целить начал, тихо, старательно…

— И так мне жалко стало того казака, братцы, — говорил сотник, — инда слеза прошибла. Моей-то вины тут нет, а все же худо вышло… Ну уж, знать, ему так умереть на роду было положено: за грехи прежние, за душегубство. Панихиду я по нем закажу…

Громыхнула пушка Меркуриева. Взглянул пушкарь со стены и глазам не поверил: страшная Трещера молчит, скривилась на одну сторону, вокруг нее суетятся ляхи пестрой толпой.

— Сбылся вещий сон мой! — радостно перекрестился пушкарь.

— Меркурий Трещеру подбил! — закричали воины.

— Еще воеводу порадую весточкой доброй, — сказал Павлов и бегом вниз по лестнице с башни сбежал. По дороге всем, кто ни встретится, передавал он об удаче пушкаря; радовались все и крестились…

В покоях отца архимандрита собирались старцы и чины воинские. Тихо переговаривались, рассаживаясь по местам. Не было только доброго отца Корнилия, сраженного ядром. Бледны и измучены были лица у защитников обители. Отозвалась на них тяжкая осада: бессонные ночи, тревога, ожидание близкой гибели. Воины тоже похудели, осунулись, как и старцы; у многих виднелись повязки на голове, на руках — где кого поранила вражья пуля. Лишь отец архимандрит каков был, таков и остался: высшей силой поддерживался дух его, да и тело старца словно не ведало устали.

Лишь только расселся совет обительский, шумно вбежал в покои сотник Семен Павлов со своей счастливой весточкой:

— Радуйтесь, отцы! Подбил наш Меркурий с башни Водяной Трещеру!

— Ой ли? — воскликнул князь-воевода. — Исполать же ему. Другой такой пушки нет у ляхов… Теперь не взять им, нехристям, обители нашей одной пальбой… Аи да Меркурьюшка-удалец! Водяные-то ворота за последнее время чуть-чуть уж держались…

Порадовались и все кругом, духовные и миряне — про Трещеру всякий в монастыре знал… Поднялся отец архимандрит, благословил всех.

— Милость Божия над нами, братие! Счастливый нам сегодня денек выпал… Слышали вы, чай, вести добрые: подкоп найден, лютейшая пушка нашим ядром подбита… Восславим Бога, братие, за милость его великую…

Долгое время слышалось в покоях лишь шептание молитвенное, лишь шелест широкой иноческой одежды да побрякивание доспехов и мечей воинов.

Поднялся за отцом Иоасафом воевода Долгорукий; светел и бодр был взор его, начал он речь свою:

— Наутро надумали мы с отцом архимандритом, да с моим товарищем воеводой в бой пойти. И хоть половину воинов положив, а подкоп надо взорвать. И пробиться к нему трудно будет; придется нежданно разом ляхов смять. Все мои молодцы мне завтра понадобятся: так уж вы, отцы духовные, постерегите стены да пушки… Людей мало…