За тридевять планет

- Милости прошу...- Иван Павлыч показал на лавку. Впрочем, сделал он это с явным опозданием, уже после того, как я сел и закинул ногу за ногу.

И пошло: я про Фому, он про Ерему. И за стол усадил, и яичницей накормил, и тетку Соню тотчас позвал, договорился с нею насчет квартиры, и в то же утро, не успел я смикитить, что к чему, к воротам подкатила уже довольно обшарпанная "Волга" и доставила меня в третью бригаду, где я и стал напарником Семена, ставшего моим закадычным, ну прямо-таки неразлучным другом.

И лишь впоследствии, в бригаде, от того же Семена я узнал, чем вызвано такое разлюбезное обхождение.

Иван Павлыч и Лизавета Макаровна и меня приняли за сына. И не только они. Вся деревня, по милости деда Макара, скоро утвердилась в этом мнении. Ну, и мне захотелось почудить. Сын так сын, думаю. Правда, отец у меня есть, мужик что надо, думаю, директором школы работает, но пусть и этот числит себя отцом, если ему так хочется.

И все было бы хорошо, славно, если бы недели через две не прикатил мой законный папаша. А надо сказать, этот мой законный папаша всех людей делит на две категории: на тех, кто воспитывает, и тех, кого воспитывают. К первым он относится с должным почтением, на вторых смотрит, как на сырую глину, из которой можно вылепить того же Фому или того же Ерему, нильского крокодила или ангела-спасителя - кому что вздумается.

Ивана Павлыча он, понятно, зачислял в первую категорию, меня - во вторую, и поэтому, прикатив в "Красный партизан", сразу же направился в контору, то есть к самому Ивану Павлычу. О чем они там говорили, не знаю, только результат оказался несколько неожиданным, мягко выражаясь.

Мой законный папаша, Петр Свистун, разыскал меня на квартире у тетки Сони, обнял и облобызал и сразу, без предисловий, назвал молодцом. Я подумал, что это насмешка или издевка (от моего папаши, привыкшего воспитывать положительные идеалы отрицательными средствами, всего можно ожидать), но - нет, насмешкой или издевкой и не пахло.

- Председатель у вас очень, очень симпатичный и, кажется, неглупый человек. А главное - он доволен тобой! Доволен! Вот чего не ожидал, так не ожидал.

- А чего же ты ожидал, батя? - спросил я не слишком вежливо.

- Чего можно ожидать от такого шалопая, как ты? - удивился, даже как-то растерялся Петр Свистун.- Бросил дом, обрек на страдания мать, отца... И поехал бы куда-нибудь в Новосибирск, в Барнаул, ну в Сургут или Нефтеюганск на худой конец, так нет, в колхоз "Красный партизан"! - Он перевел дух, вытер шею носовым платком и тихо, доверительно, как делают мудрые отцы-воспитатели, добавил: - У тебя здесь что, зазноба, что ли? Так сказать, дама сердца, а?

- Угадал, батя,- сказал я и засмеялся.

В глазах Петра Свистуна, тонкого сердцеведа и психолога, этот смех означал смущение, вызванное неожиданным признанием. Потому-то он (не смех, а Петр Свистун) просверлил меня долгим взглядом и покачал головой.

- Что ж, в твоем возрасте... Только смотри, чтобы все было без этих самых...

- Без дураков?

- Вот именно! - подхватил Петр Свистун.

- На этот счет можешь быть спокоен,- заверил я самым искренним образом.

Потом батя попрощался и уехал. Он был доволен...

Зато Иван Павлыч... Ну, как будто его подменили!

Раньше он не скупился на всякие знаки внимания.

И домой приглашал, и дорогими папиросами угощал...

А после приезда бати как отрезал. Ему бы, Ивану-то Павлычу, радоваться (все-таки не сын), а он, чудак, обиделся.

- Ты что ж это, а? - припер как-то меня к стенке. Не в буквальном, а в переносном смысле, разумеется. - Приехал, не успел сопли утереть, и сразу к председателю!

Я пролепетал что-то в ответ, что-то вроде того, что я, мол, родился и вырос в другой деревне, хоть и соседней, а все-таки в другой, и здешних порядков не знаю.

Ивана Павлыча это не убедило. Он вышел из-за стола (дело было в конторе), гмыкнул:

- Не знаю, не знаю! - и кивнул на дверь.

Этот жест означал, что портить себе нервы Иван Павлыч больше не желает.

С тех пор у нас никаких отношений, кроме деловых, понятно. Иван Павлыч, правда, по-прежнему внимателен, но как-то враждебно внимателен, я бы сказал.

Встретит где-нибудь, остановит и обязательно скажет что-нибудь такое, над чем потом приходится ломать голову.

Однажды мы столкнулись с ним в узком проулке.

Иван Павлыч, видно, не ожидал этой встречи и шарахнулся, как лошадь, подмяв под себя забор.

- Ну как? - немного оправившись, спросил он.

- Ничего,- ответил я машинально.

- Ну-ну! - промычал Иван Павлыч и пошел своей дорогой.

А я еще долго стоял в том проулке и думал, что означают эти. "Ну как?" и "Ну-ну!". Одобрение? Разочарование? Предостережение? Ведь суть не только в слове, но и в голосе, в жесте, в выражении лица. Особенно в выражении лица... Здесь, на этой планете, я всегда следил за выражением лица того, с кем разговаривал, и это помогло мне избежать многих неприятностей. Или недоразумений, как хотите. Впрочем, эти понятия настолько связаны, что между ними смело можно ставить знак равенства.