За тридевять планет

Мы пошли обратно в деревню. Не доходя немного, я предложил разделиться: вы, мол, ступайте своей дорогой, я — своей… Я объяснил это тем, что на всякий случай надо соблюдать конспирацию, хотя дело было не только в этом. Наступали сумерки, и прямо из леса я зашагал к заветному Фросиному окошку. А как читатель понимает, совершать подобные операции, то есть залезать в чужие окна, лучше без свидетелей.

III

— Это уж слишком! — сказал я, выходя из лодки.

— Мы по очень, очень, очень важному делу, дядя Эдуард, — подался вперед Сашка.

— Что за дело? Говори.

— Ваш отец приехал, — сказал Сашка и, глянув на дружков, вдруг смутился. — То есть не ваш отец, а отец здешнего Эдуарда Свистуна, но это все равно.

— Где же он сейчас?

— В конторе. У Ивана Павлыча. Они же старые знакомые. Еще по Отечественной.

— А-а, так и у вас была Отечественная?

— Была. А вы что, не знали?

— Откуда мне знать? Имейте в виду, я вообще ничего не знаю. С одной стороны, я знаю все. А с другой, я ведь ничего не знаю, ничего-ничегошеньки, как у нас говорят.

— П-понятно, — опять угрюмо пробормотал Федька.

Мы помолчали.

— Что ж, отец так отец. Давай отца.

— Он не один, — отчего-то нахмурился Сашка. — С ним какой-то дядька. На учителя похож.

По пути я попытался кое-что разузнать о бате.

К сожалению, мальцы-огольцы и сами ничего не знали.

Федька видел, как этот батя, Петр Свистун, директор школы, приезжал однажды к Эдьке. Но зачем приезжал и что у них был за разговор, — не имеет никакого понятия.

— Я думаю, этот приезд ничего не значит. Во всяком случае, отца вам опасаться нечего. Вот учитель… — сказал Сашка и почему-то вздохнул.

Я спросил, какой он из себя, этот учитель. Ребята описали внешность. По их словам, это был человек средних лет, длинный, как жердь, но не тонкий, а в меру полный, с орлиным носом и жесткими русыми волосами.

— Наверно, историк Андрей Фридрихович, — догадался я, вспомнив нашего учителя истории, который точно знал, какие чулки носил Иван Грозный.

— Андрей Фридрихович?

— Да, Андрей Фридрихович. У него мать русская, а отец немец, отсюда и это странное сочетание. Но в общем-то он хороший мужик. В русской истории находит нечто пророческое. «Это не просто исторический факт, это пророческое указание на будущее!» — говорит он на каждом уроке и при этом как-то значительно, с хрипотцой покашливает.

— Ну, выходит, и его бояться нечего, — сказал Сашка. — Люди, с головой ушедшие в историю, самые безобидные на свете. Кроме истории, они и знать ничего не хотят.

Между прочим, я разузнал, как здесь ведут себя отец и сын, когда встречаются после долгой разлуки.

Оказалось, очень, очень забавно. Представляете, отец говорит: «Ну здравствуй, сынок!» — и хлопает сына по спине, по плечу, словом, по чему придется. А смущенный (или радостный) сын отвечает: «Здорово, батя!» — и старается вырваться из крепких отцовских объятий.

Как читатель догадывается, не меньше, чем батя и учитель истории, меня интересовал Иван Павлыч, председатель колхоза «Красный партизан». Оказалось, и к здешнему Ивану Павлычу приезжал великовозрастный детина — из Тайги или Юрги, никто толком не знает.

А Сашка — так тот вспомнил и некоторые подробности, связанные с этим приездом.

Будто бы отец и сын сидели за столом, пили чай и доверительно, задушевно болтали о всякой всячине.

Лизавета Макаровна была тут же, в кухне, и не выказывала ни малейшего протеста. Наоборот, она тоже была рада, как и сам Иван Павлыч, и старалась всячески умаслить дорогого гостя.

— А потом? Что было потом? — спросил я.

— А ничего особенного, — пожал плечами Сашка. Обнялись и… расстались.

Я спросил, как именно расстались. Меня интересовала и эта подробность. Сашка объяснил, что очень просто. Иван Павлыч проводил Никиту (так звали великовозрастного детину) до стоянки самокатов. Здесь они и расстались. Никита сел за руль и нажал на педали. А Иван Павлыч постоял, постоял, переминаясь с ноги на ногу, и побрел к себе домой.

Насчет здешнего Эдьки Свистуна мальцы-огольцы ничего не могли сказать. Видно, история, как его приняли за сына, не получила широкой огласки. Зато все, что связано с Шишкиным, они знали более или менее досконально. Впрочем, это не помешало им выслушать мой рассказ с должным вниманием. Федька молчал.

Гоша произносил какие-то звуки, что-то вроде: «Ольля-ля!» — и похлопывал себя по бедрам. И только Сашка то мотал головой, как бы говоря: «Ну, ну… Интересно!» — то забегал вперед и нетерпеливо просил:

— Вы подробнее, подробнее, дядя Эдуард! — и при этом как-то хмуро двигал бровями. Видно, ему это было страшно интересно и важно.

Делать было нечего, пришлось пускаться в подробности. Я рассказал, как приехал Шишкин… Инженер Шишкин… Георгий Валентинович Шишкин, он же Плеханов… Этот момент уже известен читателю из предыдущей главы, повторяться не буду. Потом перешел сразу к последующим событиям, связанным с приездом. В одно прекрасное утро (допустим, что прекрасное) Иван Павлыч ходил по двору и мучился догадками: «Сын или не сын?» В это время к нему и явился Авдюшко.

— Что колдуешь? — спросил с места в карьер.