За веру, царя и социалистическое отечество

— Миша, я не имею никакого отношения к православной церкви. Ты же знаешь, что мое место в синагоге.

— Глупый, эта свечка не про тебя, а про Сашу Керенского. Меня что-то очень беспокоит его здоровье. Не приведи господь, если, пока мы будем в дороге, он умрет или заболеет. С кем тогда иметь дела в столице? А ведь в Зимнем дворце, говорят, такие сквозняки…

Дежурный по вокзалу уже прозвонил в колокол отправление, когда на перроне вновь появился расторопный беспризорник.

— Вот, возьмите! Пиня Кисель передал. — Мальчишка бросил в окно серебряные карманные часы. — Они очень извиняются.

— Мои! — удивился Джон Рид. — Вот так случай… Передайте Пине от меня спасибо.

— Спасибо Пине передавать не надо. — Япончик оттеснил Джона Рида от окна. — Скажи ему, что, вернувшись в Одессу, я устрою на Привозе большой жидовский переполох.

— Веселый город. — сказал Япончик. когда Одесса скрылась за горизонтом, и вдоль путей потянулась плоская, выжженная солнцем степь. — Веселые люди. Вокзальный телеграфист шепнул мне по дружбе, что городские власти отбили в столицу спешную депешу по нашему поводу. Вы думаете, что они просят встретить нас цветами и оркестром? Болячка им в бок, они просят поголовно арестовать всех пассажиров этого поезда и под конвоем отправить в самую надежную тюрьму. Можно подумать, что на свете есть такая тюрьма, откуда Миша Япончик не сбежит в первый же банный день!

— Я предусмотрел такое развитие событий. — сказал Джон Рид. — Если что-то петроградским фараонам и достанется, так это пустой поезд.

— Приятно иметь дело с умным человеком. Мне ваша Америка почему-то представляется как одна большая веселая Одесса.

— Примерно так оно и есть. За исключением того, что в Америке нет Потемкинской лестницы и Дюка Ришелье. Зато много негров, китайцев и индейцев.

— А они нам надо? В Одессе всякого сброда и так предостаточно. Вы думаете, что кто-то стане г плакать по Мише Япончику? Сильно ошибаетесь. Желающих занять его место — это просто удавиться! Завтра же случится налет на такие приличные заведения, которые мои хлопцы всегда обходили боком. А одесситы потом скажут, что виноват я.

— Ничего, вам надо немного развеяться. Сменить обстановку. Перейти, так сказать, с провинциальной сцены на столичные подмостки.

— Это мы запросто. Такой спектакль питерским буржуям устроим, что и Марксу не снилось даже в самом страшном сне. После нашей революции месье Робеспьер перевернется в своем гробу от зависти.

— Ваша эрудиция меня обнадеживает. — Джон Рид, у которого от дыхания раскаленной степи начались голодные боли, отодвинулся в глубь купе. — Ведь в Петрограде из короля налетчиков Миши Япончика вам предстоит превратиться в видного большевистского деятеля Якова Свердлова.

— Чего ради? Вы думаете, меня так больше зауважают?

— Просто это часть плана, подчиняться которому вы обещали. Вполне вероятно, что в самое ближайшее время вам доведется занять один из центральных постов в революционном правительстве. Согласитесь, что человек с преступным прошлым может вызвать много нареканий со стороны недоброжелателей. Тут уж хочешь не хочешь, а надо соответствовать. Придется слегка изменить манеры. Научиться носить пенсне и шейный платок. Сменить пиджачок на кожанку, а штиблеты на краги. Притоны и малины это одно, а партийные заседания и политические дискуссии совсем другое.

— За меня можете не беспокоиться. — Япончик показал большой палец. — А то я не терся среди образованных людей? У меня в приятелях ходили и анархисты, и бундовцы, и монархисты, и даже один профессор римского права. Вот кто мог сказать за жизнь. Ломовые извозчики из Слободки, слушая его, плакали навзрыд. А в Слободке жизнь далеко не сахар… Ксивы подходящие вы мне уже нарисовали?

— Вот, пожалуйста. — Джон Рид извлек из саквояжа тоненькую пачку документов, перевязанную тесемкой. — Все тут: паспорт, свидетельство об окончании пяти классов гимназии, освобождение от воинской службы по состоянию здоровья, справка от полицейского пристава о частичном отбытии срока наказания, перечень некоторых фактов биографии, которые вам надлежит запомнить.

— Что он вообще за гусь, этот ваш Яков… — Япончик заглянул в паспорт, — Михайлович?

— Да так, ничего особенного. Враг существующих порядков, каких тысячи. Происходит из выкрестов. Отец гравер. Родился и вырос в Нижнем. Занимался агитацией среди рабочих и студентов. Сидел. Однажды шлепнул агента охранки, но следствие это не доказало. За границу не выезжал. В тринадцатом году сослан в Туруханский край. Там слегка повредился умом. В самом начале марта покинул село Селиваниху и по льду Енисея отправился за две тысячи верст в Красноярск. Дальнейшая его судьба неизвестна.

— Клички имел?

— «Малыш», «Андрей»… Там все написано.

— Его подельники подмену не раскроют?

— То-то и оно, что таковых почти не осталось. Да и беды здесь особой нет. Сейчас у революционеров все перепуталось, и не только у большевиков. У каждого по пять — шесть фамилий. В Питере есть только один человек, который хорошо знал Свердлова. Это Иосиф Сталин, он же Джугашвили. Будете работать вместе. Я вас сведу.