За веру, царя и социалистическое отечество

— Нет, за рекрутов. У нас этого добра с лихвой, а у англичан, наоборот, недостача. Гордого британского льва по всему миру ущемляют. В Европе французы, в Америке — свои собственные колонисты, в Азии — индусы, в Африке — негры. Такую прорву врагов только русский Ванька усмирить способен. Поскольку он к своей жизни наплевательски относится, то к чужой и подавно. Так что пушек будет столько, что хоть колокола из них лей.

— Напомни-ка мне, мил друг, за что тебя с должности попросили? Кажись, за пьянство, бахвальство и худые поступки? — Пугачев лукаво прищурился.

— Навет это! — Барков насупился. — И клевета… Меня за свободомыслие преследовали и стихотворство. Завидовали… Какому русскому человеку пьянство и худые поступки не припишешь? Сам Михайло Ломоносов, мой учитель, склонность к сему имел.

— Ты на Ломоносова свои грехи не вали. Он помер давно. Меня другое заботит — можно ли тебе верить. Вдруг ты прежним вралем и пьяницей остался?

— С самого Успения не пил, ей-богу! Могу дыхнуть. — Барков на шаг придвинулся к Пугачеву. — И слово мое теперь крепче, чем алмаз. Клянусь!

— Ладно, не разоряйся… О деле толкуй. Ты Петербургом послан?

— Так точно, ваше величество.

— Чего Петербург желает? Войны или мира?

— Власти твердой. А помимо тебя никто ее предоставить не может. Все общественные силы в разброде. Лучшие умы в сомнении. Чью сторону принять, к кому притулиться? Екатерина и под арестом интриги плетет. Гвардия хоть и распущена, а тайком собирается. Среди горожан смута. Переворот в любой момент ожидается. Своими силами заговорщиков не приструнить.

— Это все словеса. А я дельных предложений жду.

— Ты, батюшка, должен всеми наличными силами на Петербург выступить. Это для наших общих врагов как бы сигналом станет. Одни прикусят язык и угомонятся, а другие, напротив, о себе заявят. Вот и пусть! Мы их не боимся. Сам знаешь, что гадину лучше всего в тот момент давить, когда она логово покидает. Нынешние петербургские власти тебе отпор дадут, но только для вида, а в удобный момент капитулируют. Только желательно, чтобы казачки в городе не очень зверствовали. Не дай бог, чтобы Москва повторилась. Зачем своих подданных, аки басурман, резать да на церковных звонницах развешивать? Время-то нынче просвещенное, на нас Европа сморит.

— Да, озлобились тогда мои молодцы… Перестарались. Промашка вышла. — Пугачев перекрестился. — Впредь осмотрительней будем… Дальше у твоих единомышленников какие планы?

— За новое государственное устройство предполагают браться.

— И какой же масти сия тварь?

— Масти конституционной. Тебя, батюшка, в диктаторы. Себе они просят важнейшие места в Тайном совете, иностранную коллегию и удельное ведомство. Тебе соответственно военную коллегию и Синод. Финансы в совместное управление. Сенат и тайная экспедиция упраздняются. Все это, само собой, до созыва Поместного Собора, который и решит дальнейшую судьбу России. А пока все твои прежние манифесты восстанавливаются в силе.

— Какие еще манифесты? — Пугачев насторожился.

— Ай-я-яй! Короткая у тебя память, Петр Федорович. Прямо как у девицы. Те самые манифесты, которые ты издал, пребывая в звании императора всероссийского… Об отобрании у монастырей вотчин и крепостных крестьян. О прекращении гонений на раскольников. О свободе вероисповедания. Об уничтожении бродячих псов. О приличествующей длине париков. О недопущении в небо столицы ворон и прочих зловредных птиц. Об отмене политического сыска. О размежевании земель. О смягчении телесных наказаний… Манифесты по большей части разумные. Простой народ их с ликованием встретил. В особенности старообрядцы.

— Тю-тю, вспомнил! — Пугачев даже присвистнул. — Прежние мои манифесты само время похерило. Нынче все иначе будет.

— Как сие, батюшка, понимать? Бродячих псов в покое оставить? Земли монастырям вернуть? 3ловредных птиц не гонять? Ведь упомянутый манифест был составлен вследствие того, что ворона тебе на треуголку нагадила. Прямо на ступенях божьего храма.

— Что-то я этот случай не упомню, — нахмурился Пугачев.

— Помилуй, батюшка! Да что это с тобой! Ужель ты и оду забыл, которую я в честь твоего восшествия на престол составил? Мне за нее граф Разумовский двести рублей пенсиона пожаловал.

— Сколько раз повторять, отшиб мне память проклятый Орлов! Да и ода твоя, наверное, срамная была.

— Никак нет. батюшка. Самая что ни на есть благонравная. Вот послушай отрывочек.

Барков принял соответствующую пииту позу и с чувством продекламировал:

Премудрых дел твоих началоНадежду россам подает.

Что через жопу доходило,Впредь через голову дойдет.

Завершив чтение, он тут же пояснил:

— Это я к тому, что ты шпицрутены на меры убеждения заменил.

— Врешь ты все. — Пугачев едва сдержал улыбку. — Даже дурак Разумовский за такую похабщину двести рублей не дал бы.

— Ода длинная была. В двадцать четыре куплета. До места, мной зачитанного, граф Кирило просто не добрался… А хошь, я тебе новую оду посвящу? В честь чудесного спасения и возвращения на дедовский престол?