За волной - край света

Чиновник покойно сложил на коленях ладони, голову склонил к плечу. В глазах мелькнула догадка, заиграла чертом в глубине: «Знаю, знаю, все знаю». Да оно и не диво. О том, что Голиков капиталы из компании взял, знал в Иркутске и мальчишка в худой лавке. Такое в карман не спрячешь. Да Голиков, Иван Ларионович, наверное сказать можно, вестей этих и не прятал. Во все колокола раззвонили новость по городу.

Чиновник принял руки с колен и, решив, что испытывать Шелихова хватит, сообщил и другое. Не прямо, но так, что ясно стало и из окольных слов, сказал о воле императорской проявить заботу о компании.

— Покровители ваши питербурхские великое благоволение вам оказывают. Счастливы вы, Григорий Иванович, в покровителях.

Перед Шелиховым встало властное, тяжелое лицо Воронцова, глянули умные, усталые глаза Федора Федоровича Рябова. «Вот оно, откуда теплом потянуло,— подумал с радостью,— ай кстати, ай спасибо». И чиновник шелиховскую радость прочел по его лицу, хотя тот не выдал чувства и малым движением. Глаза чиновника сделались задумчивы, затуманились, словно в даль взглянули.

— Россия,— сказал он совсем иным тоном, чем прежде,— издревле не законами управлялась, но людьми.— Пожевал губами и протянул не то с огорчением, не то с раздумьем:— Людьми... В сем случае приняло это счастливый оборот.— И тут же, будто спохватившись, что сказал лишнее, прежним голосом сообщил:— Видеть вас желает его превосходительство губернатор.

Губернатор принял Шелихова тотчас.

К тому, что стало известно Григорию Ивановичу, губернатор добавил:

— О затруднениях компании — в связи в тем, что Голиков Иван Ларионович капиталы изъял из кассы,— знаю. Я соберу, однако, иркутских купцов и сообщу им о высочайшей воле иметь заботу о компании.— Глаза генерала строго округлились.— Убежден,— голос его окреп и зазвучал с не допускающей возражений твердостью,— платежи компании будут отсрочены и купечество откроет должный кредит.

Такого Шелихов даже и ожидать не смел.

* * *

Бочаров на месте шалашей ватажки на Алеутах нашел кучи золы да обрывки горелых шкур. Ватажников не было. Постоял, тронул носком ботфорта торчащее из пепла топорище, увидел: топора нет на обгорелой рукояти. И уже внимательнее, в другой раз, оглядел стоянку: зло поваленные у костра рогатки для котла, в стороне порушенные шесты для сушки юколы... «Нет,— подумал,— непохоже, чтобы ватажники погорели. Зачем бы рогатки у костра ломать, шесты валить?.. Непохоже».

Феодосий, пришедший с ним на Алеуты, позвал капитана:

— Дмитрий Иванович!

Бочаров подошел.

— Смотри,— сказал Феодосий и показал на откатившуюся в сторону от шалашей бочку,— пробита.

Бочаров, наклонившись, так и эдак повернул бочку. В двух местах дно было проломленно.

— Да,— протянул,— коли пожар был, бочки рубить не к чему. Совсем не к чему.— Взглянул на Феодосия.— Что это? Где они?

Тот неопределенно качнул головой, оглядывая берег и стоянку. Земля и на берегу, и на стоянке была взрыта, как ежели бы здесь топтались, дрались, тащили что-то тяжелое.

Все это Феодосию не понравилось. «Не просто ушла ватажка Тимофея,— подумал он,— не просто... Так не уходят».

От пепелища, от глубоких борозд на земле тянуло разрушением, разбоем. И Феодосий так и сказал:

— Разбоем пахнет.

— А где держала ватажка добытые шкуры? — спросил Бочаров.— Тимофей не говорил?

— Нет, речи о том не было,— Феодосий пожал плечами.— Где же еще? В шалашах.— Он наклонился, поднял кусок обгорелой шкуры. Глянул.— Нерпа,— потянул,— с лежанки. Они кота промышляли.— И, шагнув в средину пепелища, разбросал ногами угли, обгорелое рванье.— Котовых шкур,— сказал без сомнения,— искать нечего.— И, глядя на капитана, повторил: — Разбой. Я верно говорю.

Но Бочаров и сам видел, что так и есть.

Не высаживаясь на берег, ватага пошла к острову, где обстреляли байдару Тимофея.

Сидя под парусом, Феодосий сказал:

— Может, вечером подойти? С темнотой. Увидят байдары-то.

— Ничего,— ответил Бочаров,— пущай видят.

Пятнадцать байдар — парус к парусу — шли к острову. Бочаров с передовой лодьи оглядел идущие за ним паруса и подумал, что выглядит это грозно, но одно не давало покоя: «Грозно-то грозно,— подумал,— да стрелять бы не пришлось». Пепелище стоянки Тимофея, взрытая, истоптанная земля около сгоревших шалашей сильно его смущали.

Остров поднимался из моря. Как и байдары Портянки, первыми лодьи Бочарова встречали чайки. Они сорвались со скал и с оглушающим гомоном окружили подходившие к острову байдары. И сейчас же Бочаров увидел, что на одной из скал поднялся во весь рост человек. Минуту-другую он стоял неподвижно, будто считая лодьи, и исчез. Скрылся в кустах. Бочаров, стоя у паруса, помахал рукой идущему на соседней байдаре Кондратию. Там поняли сигнал и переложили парус. Байдара Кондратия начала отваливать в сторону. За ней пошло еще пять лодей. Теперь флот Бочарова обтекал остров с двух сторон, обжимал его, как две руки.