За закрытой дверью. Записки врача-венеролога

Но даже и здесь, в этих трудных случаях, мы добиваемся полного исцеления. Нет такого триппера, который был бы неизлечим, который бы не поддался медицинскому воздействию. При терпении и выдержке не только врача, но главным образом больного, успех обеспечен. В нашем распоряжении достаточный арсенал средств для этого. И он позволяет освобождать в конце концов организм от микроба.

Недавно как-то один мой коллега сказал мне, что в результате своей двадцатипятилетней работы он не знает, вылечил ли он хоть одного больного от триппера. Прав ли этот врач? Конечно, нет. Никоим образом. Он был бы близок к истине, даже стал бы вплотную к ней, если бы сказал, что из тех многих тысяч больных, которые прошли через его кабинет, ни один не соблюдал предписаний врача. Вот тогда его вывод был бы вполне справедлив. И объяснил бы отсутствие успеха его лечения. Да, лечиться надо, батенька, — продолжал я, меняя тон. — Слушать доктора надо. Вот и вы сейчас пообещаете мне кучу всего; «и аккуратно приходить буду, и избегать спиртных напитков буду, и к женщине не подойду, и щей кислых не хлебну, а не то что перцу или горчицы, хоть год целый, а выдержу». Но через месяц, когда все у вас успокоится, а то и раньше, начнется: то бокальчик пива, то вкусная сельдь, то запеканка, то еще что-нибудь. А потом будете разводить руками: «И что это за болезнь такая изворотливая, никак с ней не разделаешься!»

Он поморщился.

— Нет, доктор, вы не о том, — сказал он с досадой. — Я не о себе. Вот объясните мне это обстоятельство, — он указал пальцем на скомканную бумагу, свидетельство о здоровье его жены. — Пусть мы, мужчины, виновны, пусть это мы сами доводим наше заболевание до такого состояния, когда помочь трудно. Но ведь здесь-то этого не было. Здесь слово принадлежало врачу. Значит, это он ошибся. Впрочем, я опять не о том, — добавил он, прежде чем я успел открыть рот, — я опять не о том. Я не хочу говорить о вине врача. Я спрашиваю, как быть ей, если врач признает ее здоровой? Ведь на самом деле она больна, а врач дает ей такое удостоверение. Как же ей выкарабкаться из этого тупика, и как можно ее лечить, если нельзя открыть следов болезни?

Нужно сказать, что эти вопросы были мне неприятны. Они не захватили меня, правда, врасплох, но я испытывал то ощущение, какое бывает, когда вам наступают на мозоль, когда трогают то, что беспокоит и бередит. Потому что, следует признаться, этот студент коснулся самого больного места нашей специальности. Я не был захвачен врасплох именно потому, что эти вопросы всегда, каждый день, выпирают и стоят перед нами.

Со мной недавно был такой случай. В амбулаторию пришла школьная работница, — очень застенчивое, милое существо. Гладко зачесанные волосы на затылке были связаны в толстый жгут; глаза у нее были большие, светлые, доверчивые. Она еле-еле выговорила эти страшные слова о болезни. Я понял, что она имеет в виду гонорею. Дрожащие губы, еще сохранившие что-то детское и неискушенное, говорили о долгих часах терзаний и волнений. Я ее не расспрашивал. Она хотела получить справку о здоровье.

С большими или меньшими промежутками она посещала амбулаторию свыше месяца. Явственных симптомов болезни у нее не было. Я сделал ей ряд мазков, может быть десять-пятнадцать, вплоть до посевов. Я применил всю систему провокации. Я использовал для исследования период менструаций. Кроме того, я энергично вакцинировал ее.

Я видел, какие моральные мучения причиняла ей процедура визитов. И каждый раз, когда я просматривал ответ лаборатории и находил там отрицательный результат, она радостно говорила:

— Ничего нет? Значит, я здорова?

Я ее останавливал:

— Нет, этого недостаточно. Приходите через неделю, я сделаю вам то-то и то-то, и тогда видно будет.

Когда она начинала протестовать, я говорил ей решительно:

— Если вы не согласны, можете поступать как хотите. Но я не могу дать вам справки.

И вот, мною было сделано все, что предписывает наша наука.

Ни в клиническом, ни в бактериологическом отношении ничего подозрительного я не обнаружил. И я сказал ей, наконец:

— Да, вы не больны.

Она ушла радостная, счастливая, даже не попрощавшись со мной в порыве возбуждения, охватившего ее.

А на другой день пришел какой-то человек. И тогда я узнал, почему она так упорно добивалась истины.

Это был ее муж. Он тоже был школьный работник, такой же хороший, мягкий, совестливый. Он женился на ней два месяца назад, за две недели до ее первого визита ко мне, и заболел гонореей. Никто, кроме нее, единственной женщины, с которой он был близок, не мог быт виновником этой драмы.

Я ему верил. Он не думал о мести, даже не собирался упрекать ее. Он волновался не за себя, а за нее, за ее здоровье. Поэтому он был правдив.

Итак, она была больна триппером. А я, простившись с ней пять-шесть недель, признал ее здоровой.