За землю русскую. Век XIII

А другой молодой воин, как бы пылая душой за сказку и готовый чуть не в драку с тем, кто усомнился, громко и заносчиво произнёс:

   — А что такого, что о двух головах?.. Да у нас вот в Барышове телок с двумя головами был же!..

Слова его были встречены сочувственно.

Он ободрился:

   — И, может бы, корова выросла бы о двух головах, да только что поп велел его утопить!..

И тут пошло!

   — То ещё не диво! — вскричал один. — Вот у нас под Смоленском панья одна, или, просто сказать, боярыня, принесла ребёнка. И при нём все зубы. Да это ещё что, — младенец сам себе имя провещал: «Назовите, говорит, меня Иваном!..» Дак поп его чуть в купель не выронил!..

   — То к войне!..

   — А у нас в Медвежьем бабка рапы сшивает! Князь хотел её к себе взять — не поохала: «Где, говорит, родилась, тут и умру!»

   — А под Тверью у нас два года земля горела. Аж вся рыба в воде дымом пропахла!

   — А у нас осенесь буря сделалась на Волге. И одного хрестьянина, и с телегой и с конём вместе, перенесло через Волгу... Ну, телега с лошадью потом нашлися, на сосну их закинуло... А человек — без вести!

   — Всё может быть, всё может быть!..

   — Эх, робята, — произнёс один из воинов мечтательно, ложа на спине поверх разостланной епанчи и глядя в чёрное, как котёл, небо, — хотел бы я в тех землях пожить, где темьян-ладан родится... в этом самом Ерусалиме!... Про Ерусалим у нас рассказывал один богомол, странник: близко, дескать, его, где обитал он в гостинице, тут же, говорит, возле стены, в пещерке, пуп земной!..

Помолчали.

   — Нам вот тоже поп рассказывал: на море-де, на Андреантическом, на окияне, этот ладан-темьян прямо с неба надаёт.

   — Ну, эко диво! — не сдался другой. — У нас вот на Кидекше, как раз на успеньев день, облако на луг упало, и сделался из его кисель!..

На этот раз молчанье было необыкновенно длительно. Кто-то вздохнул... Кто-то проглотил слюнки.

   — Всё может быть, всё может быть! — произнёс в раздумье старый воин.

   — Да-а... — вырвалось от всей души у другого.

   — Почаще бы нам, хрестьянам, да по всем бы по деревням такие облака падали!..

   — Ну а что толку? — возразил кто-то с горькой насмешкой. — Всё равно, покуда наш брат хрестьянин ложку из-за голенища выпет, князья-бояре весь кисель расхватают.

Послышался общий хохот.

   — Это уж так!..

   — Это истинно! Работному люду ничего не достанется!

И сам собою разговор свернулся на надвигающийся голод.

   — Да-а! Ещё урожай обмолотить не успели православные, а купцы уже по восьми кун за одну кадь ржи берут! Как дальше жить будем?

Эти последние слова произнёс дородный дружинник — светлобородый силач, пышущий здоровьем. Несоответствие его внешности со словами о голоде вызвало у некоторых невольную шутку:

   — Гляди, Иван, как бы ты от голоду не отощал вовсе: уж и так одни кости да кожа!

Воины засмеялись.

Однако дородный воин отнюдь не смутился этим и скоро заставил замолчать насмешников.

   — Правильно, — спокойно возразил он. — Я-то не жалуюсь: сыт-питанен. Мы, дружинные, на княжеских хлебах живём, нам и горя мало! Ну а старики твои, Митрий, или там сёстры, братья, суседи?! А?! Замолк, нечего тебе сказать! А вот мне об этих днях из нашей деревни весть прислали: пишут, что сильно голодают в нашей округе. Уж траву-лебеду стали к мучке-то примешивать. Ребятишки пухнут от голоду. Старики мрут...

Его поддержали:

   — Что говорить! Худо простому люду живётся: и под боярами и под татарами! А хуже нет голода!

Разговор пошёл горестный, тяжёлый.

Говорили и о чуме, которая нет-нет да и наведывалась в Новгород:

   — Харкнет человек кровью — и по третьему дню готов!..

   — Княжеский доктор говорит: этот, дескать, мор чёрный, его из-за моря привозят. Купцы.

   — Да уж он знает, Аврам!.. Все, поди, черны книги прочёл!.. Он многих в народе вылечил.

   — Добрый лекарь! А только — голод да нищета, дак и лекарства — тщета!..

   — Нет, в стары времена куда легче жили!.. Нынче богаты бедных поесть хотят, ровно бы волки, живоядцы!..

После голода и чумы заговорили о татарах:

   — Слышь ты, окаянны хочут всю молодёжь с собой на войну погнать... Да Олександр Ярославич, дай ему бог веку, он заступил: не дал!

   — Авось и опять съездит — отмолит!

   — Ох, Орда, ох, Орда немилостивая!.. Ханы эти да баскаки наскакивают!.. И все — господин на господине!..

   — Ну и у них не все одинаки: всякого жита по лопате, есть и у них черна кость, бела кость!..

   — Побывал я, братцы, у ихнего хана, у Менгуя, и во дворце... ну, как же? — когда Ярославича своего сопровождал... Ох, дворец, ох, дворец! Ум меркнет!.. Не хочется и вон идти!..

   — На нашей же всё на кровушке строено!

   — Это точно!..

   — Вот мне матерь моя Пономарёвой рукой пишет: чегой-то на ихнего князя, на Пронского, осерчал багадур ихний, баскак этот самый. И вот поехал со своими, с татарами, саморуком дани собирать с хрестьян. Ну вот, матушка моя и пишет: всё наше рухло пограбили! «Теперь, говорит, нету тебе, Саввушка, и наследия отцовского!..» Ну кто ж я теперь — всему лишенец?.. Теперь уж и не вздумай отойти от князя!..

   — Не горюй, — утешал его товарищ, — было бы жито, а то — прожито!..

А тем временем тот, кто побывал с Невским у великого хана, вёл свой неторопливый рассказ о татарах: