За землю русскую. Век XIII

Как будто и готовились и ждали, а всё ж таки трубою ратного строя все как бы захвачены были врасплох. Некая тень, как бы тень от крыла близко над головою пролетевшей птицы, пронеслась по суровым лицам бойцов.

Поспешно докрещивались. Менялись крестами, братаясь перед смертью. Приятельски доругивались. Пытали на урез пальца остро отточенные сабли, топоры, мечи, кинжалы и кривые, полумесяцем, засапожники.

Пешая рать, которых в дружеской перебранке конники именовали — пешеломы, услыхав звук трубы, торопливо вздевали на кисть руки тесьмяные или кожаные петли топоров и окованных железом гвоздатых дубин, с шаровками на концах: «Бой творяху деревянным ослопом», и. круша тяжёлыми сапогами валежник, устремлялись — каждая сотня к своему прапорцу.

Андрей Ярославич, помня, как делывал это брат Александр, считал нужным время от времени остановить кого-либо из бойцов и кинуть с седла доброе княжое слово.

   — Чеевич? — громко спросил он одного удалого молодца в стальной рубахе и в шлеме, однако вооружённого только одним гвоздатым ослопом.

   — Паншин! — зычно ответствовал тот, приостановясь.

   — Какого Павши — Михалёва? — спросил князь, некоторый и впрямь обладал хваткой памятью на лица, на имена и любил блеснуть этим.

   — Его! — отвечал воин и вовсе остановился.

   — Знаю. Добрый мужик: вместе немца ломали на Озере. Ну что, живой он? — громко спросил князь.

   — Живой! — отвечал ратник. — Со мною собирался, да мать не пустила.

Андрей переглянулся с Дубравкой.

   — Ну ладно, — сказал он в прощанье. — Не посрами отца! Чтобы доволен был отец тобою.

   — Тятенька доволен будет! — уверенно отвечал богатырь.

   — А ты — чей? — спросил очередного пробегавшего воина Андрей Ярославич.

Тот остановился. Привычным движеньем хотел сдёрнуть шапку перед князем, но, однако, рука его докоснулась до гладкой стали шелома, и, растерянный, он отдёрнул её.

   — Фочкого зовут, Федотов сын, по прозванию — Прилук! — звонко отвечал он.

   — Яви ж себя доблестным, Прилук! — сказал князь.

   — Буду радеть! — откликнулся Ярославичу ополченец.

Князь и княгиня Владимирские в сопровождении воеводы Жидислава и дружинных телохранителей выехали на опушку бора, самого близкого к переправлявшимся через Клязьму татарам.

Дубравка глянула, и у неё дух замер. Невольно воспятила она своего гнедого иноходца вглубь леса.

Андрей Ярославич нахмурился.

   — Ну-ну, — негромким голосом проговорил он, не поворачиваясь к жене.

Дубравка вспыхнула от стыда, и, чтобы поправить дело, кольнула золотыми маленькими шпорами своего коня. Тот рванулся и едва было не вынес княгиню далеко из леса, на луговину, уклонную к реке.

Один из дружинников повис на узде и остановил иноходца княгини.

У Андрея ёкнуло сердце.

   — В тыл отправлю!.. — снова вполголоса Пригрозил он сквозь зубы. Затем, когда испуг его за жену прошёл, князь уже спокойно-назидательным голосом, словно бы она и впрямь была княжич-подросток, выехавший впервые на облогу зверя, сказал, не отрываясь от развернувшегося перед ним зрелища: — Вот и смотри тихонько, а из лесу не высовывайся! Вот они тебе — татары!..

Дубравка, стараясь дышать полуоткрытыми устами, дабы унять сердце, готовое расшибиться о кольчугу, заставила себя оглянуть окрестность. И показалось Дубравке, будто и холмы, и долины, и сбросы берега, да и сама река — вся местность, до самой черты окоёма, была покрыта толстым, живым, кишащим пологом пёстрого цвета.

И с необычайной явственностью прозвучали в её душе давние слова отца, которые лишь теперь оборотились для неё страшной явью:

«Доню, милая, — и не дай бог тебе увидать их!.. Когда бы ты знала, доченька, как вот саранча в чёрный год приходит на землю: копыта, копыта конские чвакают, вязнут!.. Невпроворот!.. Вёрсты и вёрсты — доколе досягнёт глаз. Так что же можно — мечом против саранчи?!»

Долго молчали все трое: Андрей, Дубравка, Жидислав.

Наконец князь, повернувшись к старому воеводе, уверенно произнёс:

   — Самая до́ба ударить на них!

   — Самая пора, князь! — подтвердил Жидислав.

Князь взмахнул рукой — уже в панцирной рукавице, — и тотчас же великокняжеский трубач поднял и приблизил к губам серебряную трубу, надул щёки и затрубил.

И уже ничего не слышно стало за мерным уханьем земли под ударами тысяч и тысяч копыт.

С трёх сторон трёхтысячная громада конников ринулась на татар. А так как мчаться было под гору, то за седлом каждою всадника сидел ещё и пехотинец.

И скоро Дубравка, Андрей, Жидислав увидали в радостном торжестве, как словно бы порывом бури, ударившей с трёх сторон, вдруг возвеялся и стал грудиться и сползать обратно — в Клязьму — тот чудовищный пласт саранчи, которым показывалось издали усеявшее все холмы и склоны татарское полчище.

Это был удар, которого тринадцать лет, после Батыева нашествия, ждала Русская Земля!