За землю Русскую

Никто не отозвался. Тот, что темнеет в зелени, неподвижен, как прирос к земле. Ивашко рассердился, тронул коня, подъехал ближе и… Хо-хо-хо! Засмеялся он над собой; от смеха даже глаза затуманились.

— О-хо-хо! — вторит Ивашке эхо, откликаясь в бору.

Давно когда-то молния угодила стрелою в сосну, расщепила, сломала дерево, оставив черный обугленный пень. Ивашко узнал его; весною, живя на займище, бывал тут. Смешно ему над оторопью своей, над тем, что готов был звать к бою пнище.

Признал Ивашко место. Отсюда, от черного пнища, тропа перевалит через пригорок, за пригорком глубокой щелью ляжет овражек, пролепечет привет осинничек на том берегу, похлещется лапами сосновая заросль, а за нею — поляна.

Трава на поляне густая, под брюхо коню. Ближе к Шелони колышется от ветерка сизое озеро ржи, а рядом с ржаным озером — ровная, светлая зелень льна. Лен усыпан голубыми снежинками. Ивашко вспомнил, как он весною ковырял сошником льняное поле и затем, когда Данила разбрызгал семена в землю, гладил посев ручной волокушей.

Он сошел с коня и, ведя его в поводу, чтобы размять ноги после долгой езды в седле, пошел мимо льнища к займищу.

Ворота в тыну открыты. Ивашко привязал коня к кольцу у прируба. На дворе все по-старому. Даже чурбаш, на котором Ивашко не раз пластал поленья, и тот лежит на своем месте, в стороне от крыльца, изрубленный, похожий на огрызок. Около белеет свежая щепа.

Не прикрыта и калитка в сенцы.

Узнает ли Данила в княжем дружиннике того Ивашку, который, плутая в борах, набрел на займище и жил тут? Узнает — наахается.

Поднялся в сенцы. Рука потянулась к скобе, но… Ивашко отшатнулся.

Кто-то чужой. Расколотым билом дребезжит в избе голосишко, как паут вьется.

Весною был как-то Ивашко в бору. Жарко грело солнце, голова кружилась от пьяных лесных запахов. На лесной полянке, куда вышел он, горели червонным золотом дикие маки, меж них застыли на тоненьких, стройных стебельках лиловые звездочки первых колокольчиков. В воздухе было так тихо, что молчал даже осиновый лист. Медленный и давний гул бора — и он не нарушал тишины. Ивашко прилег на траву. Не приметил, как заснул. Долго ли пекло его солнышко, не помнит о том; проснулся, почувствовал тяжесть на груди. Спросонок провел рукою. Под пальцами что-то жесткое и упругое, как кибить. Открыл глаза… О! Словно упал на него ледяной ком и, тая, расплылся липкой, холодной влагой. На груди свилась плетеной вожжиной змея. Ивашко вскочил, побежал, царапая лицо о сухие ветки. Вспомнил сейчас о пережитом, как и тогда, брезгливый, неприятный холодок пробежал по телу.

Дернул скобу. Не дверь, кажется, всю избу бросил на себя. Шагнул через порог — остановился, заградив проход.

После улицы в избе показалось темно. Голоса, которые слышал, будучи в сенцах, умолкли.

В горнице — двое. Один из них Данила. Черная борода займищанина гуще прежнего покрывает щеки; точно медвежьи лапы прижал бортник к своему лицу. С недоумением и любопытством смотрит он на Ивашку. Не признал.

— Подобру жить, Данила! — первым заговорил Ивашко. — На перепутье к тебе завернул, примешь ли?

— Подобру, так отдохни, витязь, — поднимаясь навстречу гостю, ответил лесной житель, и лицо его осветилось знакомой улыбкой. — В стороне живу, а люди моей избой не гнушаются. Садись на лавку, гостем будешь.

— Спасибо!

Затянутое сухим бычьим пузырем окошко пропускает внутрь так мало света, что все предметы в избе кажутся тусклыми, теряют свои очертания, расплываясь перед глазами. На всё на своих местах, как было в тот день, когда Ивашко покинул займище. Те же лоснящиеся от копоти стены, божница в углу; даже горка поленьев на напыльнике будто нетронутою пролежала все дни.

— Уж не Ивашко ли? — присматриваясь к гостю, спросил Данила. — Не врут ли мне очи?

— Не врут…

Не успел Ивашко произнести это, как Данила очутился рядом. Он крепко обнял молодца, потом отпустил и, не спуская с него глаз, сказал:

— Покажись-ко! Не ждал ведь тебя селюшки. Стою и гадаю: какой бы это витязь завернул на дымок?

Обрадованные встречей, Ивашко и займищанин позабыли о захожем, что сидел в красном углу. Не видели они и того, как захожий выбрался из-за стола, ужом скользнул вдоль тесовой лавки и, будто камень, сорвавшийся с ремешка пращи, толкнулся в дверь.

— Кто был в гостях у тебя? — спохватился Ивашко. — Не Семенко ли?

— Он… Семенко. Тот, что по весне забрел…

Последних слов Ивашко не слышал — он выбежал следом за попом. Недолго шел сенцами до крыльца бортник, а увидел Ивашку за воротами. Не разбирая пути, мчится он к бору, а впереди, подхватив руками полы крашенинного зипуна, шариком катится Семенко. У первых сосен, что городом окружили поляну, Семенко споткнулся. Ивашко догнал его и что-то заговорил. Семенко встал. Ссутулясь, он впереди Ивашки завихлял к займищу. Вдруг…

Не сразу понял Данила, что сталось на поляне. Видел он: обернулся Семенко, каким-то ощеренным, по-кошачьи гибким движением взмахнул рукой. Ивашко пошатнулся, немного постоял так, вытянув руки, словно пытаясь сжать ими Семенка, и не упал, а, как бы скользя по вощеному накату, опустился на землю.