За землю Русскую

Вечер. Ни огонька, ни костра не видно на дальнем берегу, куда скрылись остатки разбитой шведской рати. Русская река — глубокая, величественная — несет свои воды, отражая в них блеск вечерней зари и пламя костров, освещающих затихшее поле битвы.

Часть третья

Глава 1

Боярин Нигоцевич

Стук колотушки уличного сторожа разбудил Бориса Олельковича. В тишине хором стук этот отдавался настолько резко, что, открыв глаза, Борис Олелькович не сразу понял причину тревоги. В горнице ник полумрак. Огонек лампады в переднем углу еле освещал тяжелый темный киот, в глубине которого поблескивал серебром и золотыми венчиками образ «Знамения».

— Ох, грехи, грехи! — вздохнул боярин. Он попытался было снова заснуть, но стук колотушки — назойливый, как осенний дождь, — разогнал сон. — Ох, грехи!

Давно ли, пяти весен не прошло с той поры, когда жил Борис Олелькович у себя, в резных хоромах на Легоще-улице в Новгороде Великом. В довольстве и почете жил. На Шелони и на Белом озере лежали его вотчины; Молога на Бежецком верху и Рабанга в Кубенском приозерье склонялись перед именитым боярином. За обеднями у святой Софии стоял он впереди, в совете господ в Грановитой сидел на верхнем месте, близко к владыке.

Кто бы сказал в ту пору, что придется боярину Нигоцевичу искать приюта у ливонских рыцарей, в городе Риге, а вот — привелось. Бежал Олелькович из Великого Новгорода. Пить бы ему воду со дна Волхова, если б не скрылся вовремя в Детинце. «На поток!» — будто сейчас несется крик, заполняя собою все. И ныне каждый звук, даже стук ночной колотушки, доносящийся с улицы, напоминает о нем.

До ночи отсиделся Борис Олелькович в хоромах владыки, а ночью, крадучись, как последний холоп, бежал в Псков, к зятю Нежиле; из Пскова, вместе с Нежилой, ушел в Ригу.

«Прям я на слово, за то и поток принял, — утешал себя думой боярин. — Небось кум Стефан живет белехонек. Бывало, только и слышишь: «Мы, Осмомысловичи…», а почуял беду — бороды не показал перед народом». Не за себя, за все боярство вотчинное принял Борис Олелькович горькую чашу. Не легко пить ее, но и в несчастий он не пал духом. Гордится тем, что не склонился, не унизил себя перед суздальскими князьями.

В старые годы, когда княжил в Новгороде Ярослав Всеволодович, боярин не ладил с ним, но терпел. Силен Ярослав, не легко было перебороть его. Помнит Борис Олелькович, как тяжко обесчестила Ярослава битва на Липиде. Казалось, не подняться ему. Будь на месте Ярослава другой князь, сидел бы он после из милости победителей удельным заморышем. А Ярослав словно не знал поражения. Князю Мстиславу, которого приняли новгородцы, скоро пришлось ехать в Галич, а Великому Новгороду просить милости Ярослава.

«Но покорностью ли своей высок перед городами русскими Господин Великий Новгород? — продолжал свои размышления боярин. — Нет. Князь — не господин над святой Софией. Дело князя — править войско, а суд и власть держит совет господ, владыка новгородский и посадник. Верхними людьми, боярством вотчинным славен Новгород. В Суздальской земле княжая власть выше боярской, воля князя выше воли совета господ, — в Новгороде тому не бывать. Как и Ярослав, Александр ищет опору в ремесленных и гостиных братчинах. Пусть! Черным людям не сломить силы старых вотчинников». И чем больше размышлял боярин, тем упрямее непокорная мысль: легче ему, Борису Олельковичу, жить на чужбине, чем поступиться правами верхних мужей в Новгороде.

Не было лучше часу избавиться от суздальских князей, чем тот, когда Борис Олелькович сказал в совете господ слово против Александра. Казалось, все предугадал боярин, и так и этак прикидывал. Ярослав в ту пору княжил далеко, в Киеве, на Суздальскую Русь напала Орда, разоряла она и жгла низовые города; ждал Борис Олелькович — начнется большой шум. Александр, испугавшись, соберет поезд, уйдет из Новгорода без распри. А он?..

— Не склонился, не уступил, — горько усмехнувшись, вслух произнес боярин.

Не против князя — против старых бояр, против вотчинников именитых поднялся Новгород. Княжая дружина усмирила буйство. Не будь сильной воли князя, не одни Нигоцевичевы хоромы пылали бы на Легоще; и на Прускую, и на Чудинцеву перекинулось бы.

«Умен Александр, заступил верхних, а так ли? — думал боярин. — Не боярство вотчинное — власть княжескую заступил».

На чужбине связал свое имя Борис Олелькович с Ярославком, сыном Владимирка псковского. Прежде, в Новгороде Великом, случись боярину встретиться с Ярославком, руки не подал бы княжонку, а нынче?.. Другом своим и князем величает его.

Беседовал как-то боярин с Нежилой, спрашивал: не зазорна ли дружба с Ярославком? «Князем русским» величается Ярославко, а небось слово-то «Русь» ему неведомо. Не русским обычаем живет.

— Обычай его к нам не пристанет, осударь-батюш-ка, — ответил Нежила. — В Риге епискуп и лыцари именем Ярославка ладят поход на Псков. Помогут Троица да святая София, через Ярославков поход и мы вотчины свои возвернем. А как будем на Руси, скажем тогда, давать ли Ярославку ряду на княжение.