За землю Русскую

Дни шли медленно, и так же медленно возвращались силы. Олёнушка не заговаривала с Ивашкой. Она словно сердилась на него за то, что не сдержалась, открыла себя.

Вокруг поляны, как и прежде, немолчно гудит бор. Внизу, под обрывом, сверкает серебром привольная птица Шелонь; с высокого мыска за займищем далеко видно ее светлое лоно. Как ни захвачен был Ивашко своим чувством к Олёнушке, все же не мог не видеть того, что лето ушло и на смену ему с каждым днем ближе и неотразимее приближается осень. Блекнет зелень поляны, цветы осыпают последние лепестки; зато как ярко и нарядно выглядит в погожие дни окропленная желтым золотом зелень берез, а в притихшем, словно окаменевшем осиннике, занимается неугасающее, багряное пламя. Теплые дни теперь сменялись туманными, холодными ночами. По утрам тонкая серебристая пыль росы оседала на траве, на тонкой кудельке нежных, как пух, паутинок.

Рана зажила. Тягостной слабости, долго державшей в плену витязя, не стало. Пора ему вспомнить, что довольно гулять без дела. Ивашко сам ухаживал за конем; кормил его, спускался с ним к реке и там, ослабив повод, ждал, пока конь, фыркая и переступая ногами, пил. И внешне не легко узнать Ивашку. Он исхудал, но оттого казался стройнее и выше; светлая вьющаяся бородка делала его старше и серьезнее.

Как-то вечером пришел он к реке. В эти последние дни жизни на займище Ивашко часто бывал на берегу Шелони и подолгу сидел там, словно прощаясь с ее вольным простором.

Над бором, за Шелонью, низко-низко висит солнце. И небо, и песчаный берег, и громада сосен, раскрывших свои лохматые лапы, — все это, отражаясь в воде, дрожит и искрится. Небо, повергнутое в реку и сжатое берегами, кажется таким далеким, точно река не имеет дна.

Из камышовой заросли в устье оврага, нарушив покой вечера, поднялась утиная стайка. Свистя крыльями, птицы пролетели мимо. Едва стайка скрылась из виду, как неподалеку от Ивашки резко и сильно брошенный плоский камешек рассек воздух и, упав в воду лепешкой, защелкал по ней к тому берегу, оставляя позади набегающие друг на друга, ломающиеся круги.

— Олёнушка! — вырвалось у Ивашки.

Никто не отозвался. Как Ивашко ни всматривался в прибрежные кусты, там было тихо; ни одна веточка не качнулась. Ивашко обошел ивняжник, у которого стоял, заглянул в заросль ольшаника, ближе к камышам, и там никого. И все же он знал: где-то здесь, близко, притаилась Олёнушка. Кто, кроме нее, может незримо и бесшумно пройти бором, не спугнув ни птицы, ни зверя; это она знает каждую впадину, все укромные тайники в зарослях. Ивашко подождал, но Олёнушка не показывалась. «Ушла, — подумал. — Сказалась, что была, и скрылась». И оттого, что не встретил Олёнушки, перед глазами Ивашки померкла величественная красота реки, а золото облаков стало холодным и далеким. Он повернулся, чтобы уйти, но только начал подниматься вверх по обрыву, как навстречу ему из заросли ольшаников показалась Олёнушка.

— Ой, не зорок ты, Ивашко, — смеясь, сказала девушка. — Рядом шел, а меня не видел.

— Я не искал, — будто оправдываясь, промолвил он.

— Искал ты и ждал. Почто скрываешь?

Она упрямо тряхнула головой. Венок из осенних листьев, украшавший ее волосы, рассыпался. Ловя листья, Олёнушка взмахнула руками, точно раскидывая вокруг себя сброшенное яркое оперение.

— Не искал, — повторил Ивашко и, спохватись, умолк. Показалось, заговорит он, и Олёнушка исчезнет вместе с кружащимися вокруг нее осенними листьями. Но она не уходила, только улыбка сбежала с ее губ. Оставляя на песке следы босых ног, девушка спустилась вниз, тронула гладкую синюю глыбу вросшего в обрыв валуна, как бы примериваясь к его тяжести.

— Садись, Ивашко, — опускаясь на камень, показала она на место рядом с собою. — Долго ты стоял у реки… один. Открой, о чем были твои думы?

— Пора мне с Шелони, — сказал Ивашко. — А думы… Они как смола. Куда пойду, кого встречу? Темно у меня впереди…

— Ой, тебе ли говорить так? — строго, упрекая его, промолвила Олёнушка. — Будешь на Новгороде, в играх да потехах все темные думы развеются. В дружине на княжем дворе не в бору глухом.

— Дружина с князем, нет ее в Новгороде, а я… Споткнулся не вовремя. Не радости жду на Новгороде, суда княжего.

— Того-то и страшно?

— Да. И страшно и тревожно.

Олёнушка заговорила не сразу. Что-то похожее на след еле заметной морщинки упало на ее чело.

— Смелым витязем хотела я видеть тебя, Ивашко, — будто думая вслух, промолвила она. — Казалось, знаю тебя, все твои думы знаю, а ты таился…

— Я-то? — Ивашко сорвал и смял в руке лепестки зверобоя.

— Чур, не обижайся, — не дала ему сказать Олёнушка. — Прост ты и неловок, не хочешь веселое слово молвить.

— Слов я не нахожу. Не видел тебя, и много-много было их, все бы сказал, а увидел… Сам не знаю, что со мной…

— Хочешь скажу?

— Молви!

— Не опускай очи, волком не обернусь. Не злая я, Ивашко, не сварливая, а хитрая… Хитрее тебя. О чем думаешь?

— Нет у меня дум.