Забереги

Вещун он был, не иначе. Именно так, в такой последовательности, и шли мысли Максимилиана Михайловича: от растерянности к удивлению и от него — к подозрительности. Этот старый, но крепенький муховичок так прямо и поманил его пальцем: садись, мол, мушка сладкая, на мой медок прилипчивый да горькенький. Оправился уже от смущения, все понял. Но если был он застенчивым, то робким в душе не был, решил: а бес с ним, попытаем счастья! И потому, откуда что опять взялось, небрежно ответил:

— Сколько за все? Да столько, чтобы всю Мяксу накормить.

— Всю Мяксу не накормлю, ретивый вы больно человек, — посмеялся муховичок так, что бородавки, как сытые мушки, запрыгали по щекам. — Однако две сотенки оладок испечете и сотенку чарок выпьете. В такое-то время! Смекайте, осмотрительный вы человек.

Максимилиан Михайлович был поражен: такого он не ожидал. Смотрел непонимающе, как крапчатые руки старичка-муховичка переворачивали его китель с дырочками от боевых орденов и медалей, его брюки, шелковое белье, хромовые запасные голенища, сапоги и даже широкий комсоставский ремень, словно он мог оказаться фальшивым. И когда все это было осмотрено и сложено другой, своей уже, стопкой, он срывающимся голосом сказал:

— Хорошо… пусть будет так… прибавьте еще только сотенку конфеток.

— Пусть будет так, жадненький вы человек. Не по чину заламываете, но я соглашусь. Очень вы мне понравились. Стойте здесь, за мной не ходите, через полчаса все в точности доставлю.

«Как же, жди ветра в поле!» — ехидно подумал Максимилиан Михайлович, прислонясь уставшей спиной к забору и закуривая с хрипучим, надсадным кашлем.

Но старичок-муховичок ровно через полчаса вернулся. С саночками, на которых крапивный мешок торчал, хоть и перетянутый бечевой немногим выше середины, но явно непустой.

— Вот так-то, человек беспокойный. Все в наличности. А если еще часики свои отдадите, и пандерушечку мясца прибавлю.

Максимилиан Михайлович непроизвольно снял с руки подаренные когда-то умирающим другом швейцарские часы, потому что пандерушечка мяса, этак фунтов в пять, никак не могла быть поддельной. Он и муку белую, и конфеты рукой поворошил, самогон, или там водку, не стал только пробовать: опасался чего-то.

И опять старичок-муховичок его мысль упредил:

— А вы без сомнения испробуйте. А коли боязно, я сам махонький посошок возьму. Не бойсь, вас не обделю, человек брезгующий, прибавлено нам тут как раз на счастливое расставание.

Из кармана у него два граненых стопарика явились, десятилитровая, не меньше, бутыль под крепкой рукой муховичка забулькала, и, Максимилиан Михайлович, принимая стопарик, подумал: «А, не отравит же!»

Но и тут старичок-муховичок его упредил:

— Э, нет, страждущий человек. Раз сомнительно, я первым выпью, а вы чуток погодя.

И выпил, весело и насмешливо посмотрел. Тогда и Максимилиан Михайлович, уже сам не свой, выпил. На разговоры его потянуло. Упрятав вновь завязанный мешок в передок саней, уютно поставив на мягкое бутыль и завалив все сеном, он уже без опаски посмеялся:

— А все-таки ты, дед, продешевил!

— Э, нет, — последовал готовенький, скорый, как горячая оладка, ответ. — Ты продешевил-то. Я бы и больше дал.

— Да почему, почему, дед?

— А потому, что не спрашивай, а домой отправляйся. Темно уже, пока-то доберешься, человек дорожный.

С пустыми саночками старичок-муховичок скрылся в серой сутеми череповецких закоулков, а Максимилиан Михайлович, нахлестывая своего гнедого конька, под гору запашливо выкатил из города, на мяксинскую дорогу.

Неспокойно у него было на душе. Слишком удачлив торг вышел. Он еще раз перещупал сквозь ряднину содержимое мешка — цело, все цело! Пистолет, торчавший в кармане кожушка, полапал — и этот на своем сподручном месте. Покатил с ветерком, оглядываясь, прицеливаясь глазами к каждому подозрительному кусточку и не вынимая всю дорогу правую руку из кармана, — лошадь домой и сама бежала, а сжатая в потных пальцах рукоятка пистолета прибавляла уверенности.

Но ничего не случилось, благополучно доехал до Мяксы, лошадь распряг и, уже близко к полуночи, втащил тяжелый мешок и бутыль в свою комнату — квартировал отдельно от хозяев. Здесь опять все внимательно осмотрел: никакого подвоха, прямо счастливое наваждение. Лишь бумажка в конфетах попалась, которую он поначалу-то и не заметил. Написано там было: «За грехи свои людям плачу».

Умом можно было тронуться от всего этого. Заботы, видно, помешали. И главная — устройство проводин для беженцев. Счастливый дар старичка-муховичка был упрятан под надежный замок, и начались разъезды по деревням, где он всеми правдами и неправдами выпросил, выманил, вытребовал еще кой-какого приварка для гостевого стола. Больше других упирался, беженцами же и ограбленный, Федор Самусеев, но и с него Максимилиан Михайлович взял слово: хоть пудик рыбки, но прибавь сверх законного плана, как хочешь, но выручай.

2