Забереги

Но даже эта беда потухла, когда уха Домны коснулся другой слух — о Тоньке-распутнице. Так и говорили: распутная. Имелось в виду удивительное сожительство Аверкия сразу с двумя бабами. Кто уж, где уж и в какие щели смотрел, только смотрел доподлинно: все знали деревенские, все понимали, все безоговорочно осуждали. Первой эту постыдную новость сообщила ей Марьяша, потом Капа с какой-то затаенной обидой об этом счастье-разнесчастье поведала, а потом так и посыпалось в уши: с-сука, с-стерьва, с-сожительница! Аверкий не раз уже уезжал ночевать, а Барбушиха, говорили бабы, не раз возвещала: «Зарежу обоих!» Но резать никого не резала, и жили вроде бы все мирно. И это-то больше всего возбуждало любопытство. Воротясь из леса, Домна только на минуту заскочила к себе, чтобы порадовать своих, и на той же ноге пустилась дальше по деревне. Надо было застать учительницу, передать ей привет, который издали прокричал Иван Теслов.

Альбина Адамовна, на ходу покрывая шалью рыжую гриву, уже садилась на свою кобылку. Две гривы готовы были смешаться на ветру, унестись в Вереть, когда Домна наскочила — и сразу:

— Ой, Альбинушка! Видела я твоего Ваню!

Альбина Адамовна долго и вроде бы лениво поворачивалась в седле, прежде чем поинтересовалась:

— Ж-живой?

— Спрашиваешь! Живой, какой же еще. С моим Кузьмой да со Спиридоном Спириным. Так и ушли вместе.

Припав к седлу, Домна принялась рассказывать, как все так приключилось, и ожидала слез, расспросов. Но Альбина Адамовна, когда иссякли ее скупые сведения, только и сказала:

— Спасибо тебе, Домна, за весть. Поехала я.

И унеслась, как рыжий вихорь, а по дороге что-то еще и запела на ветру, скинув шаль, махала ею кому-то. Уж не Ивану ли, дурная башка?..

Свое неудовольствие учительницей она перенесла и на встретившуюся по дороге Тоньку.

— Ну что, Лутонька, сладко с Аверкием-то? — сразу и напала на нее. — Сучье-то мясо стыдом не заело?

Но Тоня пропустила ее ругань мимо ушей, сказала свое:

— Погоди, сестра. Без тебя Федор два раза приезжал, ко мне заходил, да мы поругались.

— Федор? Еще и Федор какой у тебя объявился! Не многовато ли?

— Погоди. Федор, говорю, муженек мой. Чего смотришь? Самусеев-то.

Тут уже Домне оставалось только развести руками. Так много на нее всего сразу навалилось, что она уже без всякого сердца сказала:

— Самусеев, значит. А я и не знала, что его Федором зовут.

Но это доброе настроение продолжалось недолго. Удивило не столько то, что Самусеев мужем Лутоньки оказался, — мало ли чего не бывает на свете, — удивило ее поразительное легкомыслие. Ведь если это муж, так кидайся в ноги, выжигай слезами свое сучье семя, вымаливай пощаду. Не чета Аверкию Самусеев-то. О чем же она думает, Лутонька непутевая? Домна пытливо смотрела на сестру, а той и горюшка мало, хохочет:

— Федор-то пригрозил: возьму, мол, и влюблюсь в Маруську. А я ему: давай уж лучше в Айно, эта поглупее. А то и в саму Домну — у этой хозяйство, готовых деток полна лавка. Чего лучше!

Совсем потеряв от такой безглуздицы терпение, Домна прямо на улице, на виду у деревни, нарвала ей косицы, плюнула под ноги и тяжелым шагом пошла к себе.

Дома она по привычке прометнулась на кухню, но из пустой печи на нее такой погибелью пахнуло, что ошарашенно вернулась к общему семейному столу. Одной было невмоготу. А у стола — вон какая орава! Там главенствовала Марыся — и пряла, и вязала, кажется, одновременно. Айно тоже что-то вязала, уже на четырех, кажется, спицах, — свитер, пригляделась Домна; так и посверкивало у нее в руках, от быстрого проблеска спиц даже в избе вроде бы светлее становилось. Крючком ковырял и Юрасик-карасик, довязывал большущий носок, но всю свою руку. Санька елозил ручонками по столу, но больше мял, чем раздергивал грудой наваленную шерсть. Венька неумело, но старательно прял, вывалив на сторону язык, как и Балабон, лежавший у его ног. Один Юрий-большун занимался не своим, опасным делом: чистил отцовское ружье. Ему помогал или мешал, кто их разберет, Коля-Кавалерия, сидя верхом на лавке. Домны он не слышал, покрикивал на своего помощника:

— Шомпол-те потуже забивай, со скрипом. Кудели на ершик-те намотай да карасину покапай, голова еловая. В стволу-те закуржавело, не продрать на сухую. Какая шрапнелия! Не будет шрапнели, парень, ой, не будет. Карелка вон ходила, все осечка, едрит ее всю кавалерию!..

К счастью для Юрия, Коля заметил присевшую на свободный конец лавки Домну и посчитал за лучшее помолчать. Но Домна сама принялась выспрашивать:

— Чего еще замышляете? Патронов все равно ведь нет.

— Есть, ма, один, в кладовке сыскался, — вынул Юрий из кармана потемневшую гильзу. — Лося можно бабахнуть.

— Лось… Мужичина ты горькая. Не балуй, еще себя подстрелишь. Да за лося еще в тюрьму посадят, да и не догнать тебе лося, Юрий.

— Догоню. Я на лыжах.

— Ой, не догнать, Юрий.

— Сказано: догоню!

Слушавший этот спор Санька был рад напомнить о себе и восторженно зашлепал грязными ладонями по столу, за-пришепетывал:

— У лоси, ма, ш-ширсть…