Расставляю все на столе, подмигивая его дочери, и смеюсь, когда она окунает пальчик в крем и слизывает лакомство. Захар разговаривает по телефону, что-то о бумагах, пунктах и сносках, на которые нужно обратить внимание, одновременно качает головой и строго хмурится. Это же ребенок. Она может вся вымазаться в этом креме. Какой у нас строгий папочка.
- Вкусно? – интересуюсь у девочки и подаю ей вилочку. Она кивает.
- Папа, а давай возьмём пиложеное маме? - с энтузиазмом просит Настя, перебивая, видимо, очень важный разговор отца. Доронин кивает, поднимается и отходит к бару, подальше от гула голосов.
– Сейчас и маме твоей упакуем вкусняшку.
И мне бы уйти и оставить эту семью в покое. Но я начинаю допрашивать ребенка.
- А где твоя мама?
- Она дома с блатиком.
- С братиком? – переспрашиваю я, и девочка кивает, продолжая уплетать пирожное.
- А сколько лет братику?
- Ему два месяца. Он вот такой маленький, - она показывает руками. - Киваю. Всего два месяца.
Два месяца…
А Доронин посещает тематические клубы, трахает своих зверушек и почти не живёт дома.
Он не Бог.
Я ошиблась.
Не идеал.
Все до банальности просто и тошно.
Оставляю их в покое, собираю десерт для жены Доронина с особой любовью. Пусть подсластит свою жизнь под этим алчным тираном.
Домой мой цербер так и не вернулся. Видимо, решил почтить своим господским внимание семью. А меня почему-то весь вечер и полночи выворачивало от этого мужика. Словно боги упали с небес. Мне должно быть все равно. Абсолютно все равно… Но… Доронин казался мне очень глубоким, а на самом деле… все так низко. Хороший актер. Браво.
Просыпаюсь поздно, не по будильнику. Сегодня я никуда не иду. Нет, это не выходной. Это день, когда во мне все умерло с последним вдохом Дмитрия.
Годовщина его смерти.
Перевожу взгляд на часы. Полдень. Переворачиваюсь набок, долго смотрю в зелёные глаза Димки. Такие живые. Всегда горели…
- И ушел сам, а меня не взял. Не находишь это нечестным? - спрашиваю у него я. И зажмуриваюсь, чтобы эти зелёные глаза не смотрели мне в душу. Переворачиваюсь на живот, утыкаюсь лицом в подушки и вновь проваливаюсь в сон. Я хочу провести этот день в коме, и организм со мной солидарен. Меня отключает и качает на волнах глубокого сна.
Просыпаюсь, оттого что кто-то настойчиво зовёт, колотя в дверь:
- Эля! Элина! Элечка! Открой немедленно!
Лида. Паникерша. Кое-как разлепляю веки. Поднимаюсь с кровати, кутаясь в плед. Сплю я обнажённой, а одеться нет сил и времени тоже, иначе домработница вынесет дверь. Открываю, впуская взволнованную женщину, и вновь падаю на кровать.
- О, Боже! – Лида глубоко дышит и хватается за сердце. – Доведешь меня до инфаркта. Я уже полчаса стучу и зову тебя!
- Зачем? – сонно интересуюсь я. Закрываю глаза, натягивая на голову плед, когда Лида распахивает темные шторы.
- Уже четыре часа дня. Ты не вышла ни разу. Я начала переживать, - поясняет она.
- Если ты не заметила, я сплю.
- Элечка, ты не заболела?
Хочется прогнать женщину и вновь провалиться в сон. Я хочу, чтобы этот день, наконец, кончился. Я хочу, чтобы этого дня и вовсе не существовало. Либо не существовало меня… Но Лида действительно искренне переживает и не относится ко мне как к работе. Она словно бабушка, теплая, милая заботливая и искренняя.
- Я солянку сварила. Вкусную. Пойдем накормлю тебя, - говорит она и попутно аккуратно складывает мои брошенные в кресло вещи.
- Я не сомневаюсь, что она вкусная, но не хочу, - сажусь на кровати, придерживая плед на груди. – Свари, пожалуйста, кофе, скоро спущусь.