Заблудившиеся

– Не прибедняйтесь, вижу, – Сайкин продолжал смотреть на письменный стол, – вы не зачехлили пишущую машинку. Значит, работаете и по сей день. Правильно. И вы дождались своего часа. Правда, ничего конкретного я пока обещать не могу. Нужно посмотреть, посоветоваться со специалистами. Знаю, вы относитесь с уважением далеко не ко всем литераторам. Но, уверяю, сейчас ситуация в издательском деле меняется к лучшему. Появилось много новых людей, грамотных и, главное, честных.

Сайкин ушел от Пашкова, держа под мышкой папки с повестью и рассказами.

– Это не лучшие мои вещи, но они мне по-своему дороги, – сказал Пашков, провожая Сайкина до входной двери.

– Это неважно, лучшие не лучшие, главное, убедиться, что ваше перо не затупилось. – Сайкин потряс руку писателя и обещал зайти через неделю.

* * *

Сайкин не обманул, появился в комнате Пашкова в назначенный срок.

– По сущности я идеалист, – сказал Сайкин, устроившись в кресле. – Всегда думал, если человек пишет что-то толковое, то и печататься можно. Увы… Я слишком обольщался, – Сайкин закурил и попросил чашку кофе.

– Так я и знал, – сказал Пашков, когда кофе был допит, – Моя писанина по-прежнему никому не нужна.

– Не огорчайтесь. Как известно, выход есть из любого положения.

Сайкин встал с кресла, прошелся от окна к двери и обратно, сдвинул в сторону горшок с комнатным растением, уселся на подоконник. Сайкин начал говорить. Его выступление продолжалось добрых четверть часа.

– Словом, вы предлагаете мне отказаться от своего авторского права на мои, если так можно выразиться, произведения, передать это право вам? – ошарашено спросил Пашков, когда Сайкин закончил.

– Вы правильно схватили суть моего предложения.

Сайкин сидел на подоконнике, вытянув ноги и стряхивая пепел сигареты на давно немытый пол. Он изучающим взглядом смотрел на писателя, словно прикидывая, сколько стоит этот субъект с серым лицом затворника, вернее, не он сам, а та писанина, что покоится в шатком письменном столе, на полках и антресолях. Сколько стоит та писанина, которую этот серый книжный червь еще способен сочинить. Итак, сколько? Судя по нищенской обстановке комнаты, недорого. Хотя это совсем не главное.

У Сайкина не было уверенности, что перед ним сидит человек, вообще способный написать что-то стоящее. Кроме того, Сайкин инстинктивно не доверял людям, не следящим за своей внешностью, опустившимся, физически слабым. Он смотрел на писателя, и вопросы, вчера еще окончательно решенные, сегодня снова казались ему спорными. Стоит ли вообще связываться с этим человеком? – спрашивал себя Сайкин, пуская в потолок струйку табачного дыма.

Не лучше ли поискать другого писаку, согласного за умеренную плату продавать свои опусы? Может быть, подошел бы какой-нибудь молодой человек или небольшая литературная артель перспективных, подающих надежды писателей, не способных в силу обстоятельств пробиться к успеху и деньгам. Такая мысль уже приходила ему в голову, и всякий раз он отвергал эту затею как слишком рискованную.

Неудовлетворенное тщеславие молодого литератора – опасное чувство, оно может оказаться сильнее любви к деньгам, может толкнуть на измену, предательство, на самый гнусный, непредсказуемый поступок по отношению к нему, Виктору Сайкину. И тогда… Наделенный живым умом, он отчетливо, в деталях представил себе, что будет «тогда». Особенно неприятно, если этим делом заинтересуется – а такое возможно – какой-нибудь ядовитый газетный репортеришка.

И Сайкин уже видел перед глазами грошовую статейку, где его поносили, били, издевались над ним, называя создателем артели литературных рабов, палачом молодых дарований. А заложивший его тщеславный молокосос выглядел чуть ли не героем, вытирающим слезы праведного гнева у одра собственного литературного имени.

Сайкин погасил сигарету в цветочном горшке и посмотрел на Пашкова ласковыми глазами. Этот, видно, не предаст, выдержит испытание чужой славой. Этот Пашков, оставив в прошлом молодое тщеславие, такое опасное, не вытрет о Сайкина ноги. Но вот вопрос, не дающий покоя: сможет ли этот серый сморчок создавать вещи высокого художественного достоинства? Иное качество Сайкина не устраивало. От этих бессмысленных вопросов начинала побаливать голова.

* * *

Повесть, что он в прошлый раз брал у Пашкова, просмотрел известный литературный критик и благосклонно о ней отозвался. Но искренность этого человека внушала серьезные сомнения. Можно ли говорить об объективности оценок, если критик получил за свой лестный отзыв хороший гонорар. А он, Сайкин, имел глупость сболтнуть, что вещицу эту написал лично он. Да, объективной оценки здесь не жди. Сам же Сайкин, прочитавший повесть внимательно, нашел ее довольно скучной и окрестил стариковским рукоделием. В этой тягомотной повести, – и это вызывало возрастающее раздражение, – почти ничего не происходило.