Заблудившийся автобус

– Довольно странное заявление… – голос у миссис Причард слегка прерывался, – я так стараюсь. Эта поездка со всеми расходами обойдется нам в три или четыре тысячи. Если бы ты не хотел ехать, я могла бы построить оранжерейку для орхидей, которую мне так давно хочется, – миленькую крохотную оранжерейку. Ты говорил: мы покажем дурной пример, если построим ее во время войны, – но война уже кончилась, а мы едем в путешествие, которого ты не хотел. Так ты теперь и для меня его испортил. Оно мне будет не в радость. Ты все портишь. Все! – Она закрыла глаза рукой.

Милдред встала.

– Мама, прекрати. Мама, прекрати сейчас же!

Миссис Причард тихонько застонала.

– Если ты не прекратишь, я уйду, – сказала Милдред.

– Уходи, – сказала миссис Причард. – Ах, уходи. Ты ничего не понимаешь.

Лицо у Милдред стало жестче. Она надела свое габардиновое пальто.

– Я пойду на шоссе, – сказала она.

– Это шесть километров с лишним, – сказал Ван Брант. – Вы испортите туфли.

– Я хорошо хожу, – ответила Милдред. Ей надо было уйти – в ней поднималась ненависть к матери, и ее мутило.

Миссис Причард извлекла носовой платок, и запах лаванды наполнил автобус.

– Возьми себя в руки, – грубо сказала Милдред. – Я знаю, что ты собираешься устроить. Собираешься устроить мигрень и наказать нас. Я тебя знаю. Очередной притворный приступ, – со злобой сказала она. – Не желаю сидеть и смотреть на твои выкрутасы.

Прыщ наблюдал увлеченно. Он дышал ртом.

Миссис Причард смотрела на дочь в ужасе.

– Дорогая! Ты ведь сама так не думаешь!

– Кажется, начинаю, – сказала Милдред. – Очень уж кстати случаются эти мигрени.

Мистер Причард сказал:

– Милдред, перестань!

– Я пошла.

– Милдред, я запрещаю!

Дочь резко обернулась к нему.

– Плевать на твои запрещения! – Она застегнула пальто на груди.

Мистер Причард протянул руку:

– Милдред, дорогая, я тебя прошу.

– Хватит с меня, – сказала она. – Мне надо проветриться. – Она вылезла из автобуса и быстро пошла прочь.

– Элиот, – крикнула миссис Причард. – Элиот, останови ее. Не позволяй ей уйти.

Он потрепал ее по руке.

– Ничего, девочка, ничего с ней не будет. Мы просто раздражены. Мы все.

– Ох, Элиот, – простонала она, – если бы только я могла лечь! Если бы я могла немного отдохнуть. Она думает, что я изображаю головную боль. Элиот, я убью себя, если она вправду так думает. О, если бы я могла лечь и вытянуться!

Прыщ сказал:

– Мадам, у нас в заду лежат куски брезента. Мы закрываем ими багаж, когда везем на крыше. Ваш муж может постелить брезент в пещере, вы там полежите.

– Чудесная мысль! – сказал мистер Причард.

– Лежать на сырой земле? – ужаснулась она. – Нет.

– Нет, на брезенте. Я устрою моей девочке милую кроватку.

– Ну, не знаю, – сказала она.

– Посмотри, дорогая, – настаивал он. – Посмотри, сейчас я скатаю мое пальто, а ты положишь на него голову, вот так. А немного погодя я приду за тобой и провожу тебя к твоей постельке.

Она всхлипнула.

– Ты положишь голову на подушку и закроешь глаза.

Прыщ сказал:

– Мистер Чикой велел мне вытащить пироги, если кто проголодается. Там четырех сортов, и все довольно приличные. Я бы съел кусок прямо сейчас.

– Давайте сначала возьмем брезент, – сказал мистер Причард. – Моя жена устала. Она просто падает с ног. Поможете устроить ей постель, ладно?

– Конечно, – сказал Прыщ. Он чувствовал, что неплохо справляется в отсутствие Хуана. Настроение было веселое и бодрое. Об этом говорила вся его повадка: плечи были расправлены, а бледные волчьи глаза смотрели ясно и уверенно. Одно лишь беспокоило Прыща. Он жалел, что не догадался кинуть в автобус старую пару туфель. Двухцветным его полуботинкам теперь достанется, и надо будет основательно поработать зубной щеткой, пока отчистишь эту грязь. А показать, что он бережет свою обувь, он не может: Камилла поймет, что он не такой рубаха-парень. На нее не произведет впечатления мужчина, который переживает из-за своей обуви – даже если это новые бело-коричневые полуботинки.

Эрнест сказал:

– Пойду погляжу на пещеры. – Он встал и вылез из автобуса. Ван Брант ворча последовал за ним.

Миссис Причард примостилась на мужнином пальто и закрыла глаза. Она была угнетена. Как она могла сцепиться с ним при людях – с мужем? Такого еще не бывало. Когда назревала ссора, она старалась остаться с ним с глазу на глаз. Даже дочери не позволялось присутствовать при ссорах. Бернис считала вульгарным ругаться при посторонних, а кроме того, это разрушало образ, который она строила годами, – легенду о том, что благодаря ее мягкому характеру у них идеальный брак. В это верили все ее знакомые. Она сама в это верила. Своими стараниями она создала прекрасный брак – а теперь она оступилась. Она поссорилась. Она проговорилась насчет оранжерейки для орхидей.