Заблудившийся робот

Я подошел к мольберту, за которым сидел Тарабам. Он приветливо улыбнулся мне и встал с табурета. Я с любопытством уставился на огромный холст, наклонно закрепленный на мольберте лицом к окну. Огромная картина писалась масляными красками… «Хотя что это за картина! — мелькнуло у меня в голове. — Чепуха какая-то!» Судите сами: на огромном холсте возвышалась под синим безоблачным небом куча металлолома. Где-то на горизонте чуть виднелись полуголые искривленные деревья. А в куче металлолома собраны были гаечки, болты, винтики, пружины, электрические провода со штепселями на концах, вставленными в розетки, хотя провода от этих розеток и штепселей не вели никуда; еще валялись в куче мотки проволоки, колеса — большие и маленькие, пустые консервные банки и еще какие-то непонятные ржавые железки… Должен, однако, признаться, что написано было все очень тщательно и весьма материально. То есть железо было железом, жесть — жестью, ржавчина — ржавчиной! До того материально, что хотелось все это взять и выбросить в мусоропровод! «В чем смысл такой картины?» — подумал я.

— В чем тут смысл? — громко спросил я. — И как это называется?

— Это называется «Металлолом. Материал для размышления № 1»! — торжествующе ответил папа.

Мне хотелось сказать, что это полнейшая чепуха, но я сдержался: ведь автор гордо стоял передо мной.

— Да-а, — хмыкнул я возможно более многозначительно. — Интересно! Весьма интересно!

Тарабам поклонился со счастливым видом.

— Мне эта картина тоже очень нравится, — сказал Юра.

— И мне, — сказала Катя.

В это время в мастерскую поднялся Старик-Ключевик.

— Замечательная мастерская! — обратился он ко мне. — Не правда ли?

— Замечательная, — согласился я. — Но… но не совсем нормальная…

— Почему? — спросил Ключевик.

— Ну, как-то, знаете… так: вверх ногами все, — сказал я.

Я был удручен картиной Тарабама и хотел хотя бы отчасти высказать свое сомнение в логичности всей этой потолочной деятельности.

— А по-моему, вполне нормальная мастерская! — одобрительно сказал Старик-Ключевик, ловко передвигаясь по потолку между мольбертами, люстрой и табуретками. — И главное — оригинальная!

— Да! Вас, Аполлон Иванович, ничем не удивишь! — рассмеялась мама. — Даже такой мастерской!

— А чему тут, простите, удивляться? — спокойно оглядел всех Старик-Ключевик. — Вот, помню, в семнадцатом году ехал я поездом из Москвы в Ташкент… за хлебом… три месяца ехал, и все на крыше вагона. И все ехали на крышах вагонов — вот было удивительно!

— А почему на крыше? — спросила Катя.

— Да, — сказал Юра, — почему?

— Потому что в вагонах не было мест… разруха, война, и все куда-то ехали…

— Не выпьете ли чайку? — спросила нас мама. Но все отказались. Как-то было не до чая.

— Ну, как продвигается твоя картина? — осведомился Старик-Ключевик у Тарабама.

— Вы ее уже видели? — спросил я осторожно.

— А как же! — кивнул Старик-Ключевик.

Он подошел к мольберту Тарабама и стал смотреть. на картину, склонив голову набок. Я с любопытством ждал, что он скажет.

— Прекрасно! — прошептал наконец Старик-Ключевик. — От этой картины я молодею душой! Вспоминается юность. В начале века подобные вещи были весьма популярны…

— Ну, пожалуй, не совсем такие, — возразил я.

— Не совсем, но все-таки, — сказал Старик-Ключевик. — В сущности, мне это знакомо. А некоторую новизну можно только приветствовать. Предсказываю вам, что эта картина будет иметь сногсшибательный успех!

— Нет, вас окончательно ничем не удивишь! — повторила мама свою мысль.

— И не возмутишь, — откликнулся папа.

— Но почему же, — сказал Старик-Ключевик. — Был однажды случай, когда я был и удивлен, и растерян, и даже возмущен…

— Что-то не верится, — улыбнулась мама. — Где это было?

— На Западе, — сказал Старик-Ключевик. — Я был там в командировке от нашего археологического общества в Вене. Жил в гостинице… и решил как-то душ принять. А у них там — представляете! — так экономят воду, что нельзя ее лить сколько хочешь. Возле крана висит на стене автомат: опустишь десять пфеннигов — и вода польется. Но не без конца, а сколько на эти десять пфеннигов положено. А я не знал! Опустил десять пфеннигов, ополоснулся хорошенько, а потом намылился. И тут вдруг вода кончилась! А мелочи у меня больше не было! Ни пфеннига! Что прикажете делать?

Старик-Ключевик оглядел всех сверкающим взором — в его глазах горело запоздалое возмущение.

— Ужасно! — продолжал Старик-Ключевик. — Я туда, я сюда — воды нет… Хожу по номеру весь в мыле…

— Страшно, — сказала Катя.

— Да-а, — посочувствовала мама. — Не позавидуешь…

— Еще бы! — гордо воскликнул Старик-Ключевик.

— И как это вы все так хорошо помните, — удивился Юра. — Что было раньше…

— Помню, — кивнул Старик-Ключевик. — Я, видите ли, могу забыть, что было вчера… И даже что было сегодня… И что будет завтра. Но что было в далекие года — этого я забыть не могу. Это всегда со мной, до самых мельчайших подробностей…

Весенний полет над Москвой