Забрать любовь

Николас убеждал себя, что делает это не потому, что простил родителей, или потому, что он согласился с их правотой относительно Пейдж. Более того, общаясь с матерью, — а делал он это дважды в год, на Рождество и в ее день рождения, — он вообще не упоминал о Пейдж. Точно так же они не вспоминали и Роберта Прескотта. Николас поклялся себе, что, несмотря на сыновьи чувства к матери, никогда не забудет, как восемь лет назад его отец набросился на беспомощную и растерянную Пейдж.

Он не говорил Пейдж об этих звонках. У Николаса были все основания полагать, что, поскольку за эти годы мать так ни разу и не спросила его о жене, родители не изменили своего первоначального мнения о Пейдж. Ему казалось, Прескотты только и ждут, пока Николас расстанется с женой, чтобы назидательно ткнуть в него пальцем и сказать: «А мы тебе говорили». Как ни странно, но Николас не воспринимал их неприязнь как что-то личное. Он нуждался в общении с матерью, но делил свою жизнь на две эпохи — до Пейдж и после Пейдж. Все беседы с матерью вращались вокруг событий, предшествовавших роковой ссоре, как будто с тех пор прошло несколько дней, а не лет. Они говорили о погоде, о путешествиях Астрид и о программе утилизации и переработки мусора в Бруклайне. Они не касались его специализации в качестве кардиохирурга, приобретения дома или беременности Пейдж. Николас не предоставлял матери информации, способной заполнить и сократить разделяющую их пропасть.

Но что толку сидеть сейчас перед родительским домом, размышляя о том, что восемь лет назад его родители, возможно, были правы? Николас с самого начала защищал Пейдж, но уже начал забывать, почему он это делал. Он умирал с голоду, потому что Пейдж перестала готовить ему ланч. В половине пятого утра она чаще всего не спала, но в это время на ней обычно висел Макс. Иногда Николас во всем обвинял сына. Макс был самой очевидной целью. Этот крохотный, но требовательный человечек похитил его жену, а на ее месте появилась угрюмая и раздражительная женщина, с которой он был вынужден делить кров и постель. Труднее было обвинить Пейдж. Николас впивался в ее лицо гневным взглядом, сгорая от желания затеять ссору, но в ее небесно-голубых глазах светилась такая опустошенность, что он проглатывал гнев, который вдруг обретал острый привкус жалости.

Он не мог понять, в чем ее проблема. Ведь это он целыми днями был на ногах, именно ему приходилось каждый раз заново подтверждать свою репутацию, именно его ошибка могла стоить человеку жизни. Если кто-то и имел право быть уставшим и раздраженным, так это Николас. Пейдж всего лишь сидела дома с ребенком.

А когда ему изредка приходилось присмотреть за сынишкой, в этом не было ничего сложного. Николас сидел на полу и дергал Макса за пальчики ног. Когда Макс широко открывал глаза и начинал вертеть головой, пытаясь понять, кто это делает, Николас заливался веселым смехом. Около месяца назад он крутил Макса у себя над головой, крепко держа его за ноги. Макс обожал эту игру. Что касается Пейдж, то она сидела в углу и мрачно за ними наблюдала.

— Он на тебя срыгнет, — только и сказала она. — Он только что поел.

Но Макс не срыгнул. Широко открытыми глазами он смотрел на вращающийся вокруг него мир. Когда Николас наконец взял его на руки, он поднял глаза и в упор посмотрел на отца. Медленная улыбка расползлась по его личику, заставив разрумяниться щечки и расправиться плечики.

— Смотри, Пейдж, — обрадовался Николас. — Кажется, это его первая настоящая улыбка.

Благоговейно глядя на Николаса, Пейдж кивнула. Она встала и вышла из комнаты, чтобы найти специальную тетрадь, в которую записывала все достижения Макса.

Николас похлопал себя по нагрудному карману. В нем лежали фотографии Макса. Он только что забрал их из ателье. Одну из них он, возможно, оставит матери, в зависимости от того, в каком он будет настроении. Ему вообще не хотелось сюда приезжать. Это была идея Пейдж. Она считала, что родители Николаса должны узнать, что у них есть внук.

— Вздор, — ответил Николас.

Разумеется, Пейдж пребывала в полной уверенности, что за все восемь лет Николас так ни разу и не поговорил ни с одним из родителей. Хотя, возможно, она не ошибалась. Произносить какие-то слова не обязательно означало разговаривать

. Николас отнюдь не был уверен в том, что ему хочется первым пойти на попятную.

— Мне кажется, — убеждала его Пейдж, — что вам всем пора забыть старые обиды.

Николасу почудилось в этом определенное лицемерие, но Пейдж улыбнулась и взъерошила ему волосы.

— Ты только представь себе, сколько денег мы сэкономим на детских фотографиях, — шепнула она, — если твоя мама начнет общаться с Максом.