Заброшенный полигон

Николай поймал Катину руку, крепко сжал. Робко поглядывая, Катя вытяну­ла ладонь, погрозила ему кулачком.

— Шутки в сторону, леди и джентльмены! — объявил Николай.— Работать будем на совесть. И никаких каникул! Олег — в утреннюю смену, а вы, мадам, вечером. Транспорт — мой. Оклад — девяносто рэ на двоих, премия — мороже­ное и карамель. Вопросы есть? Вопросов нет и не должно быть. Вперед! Только вперед! — и Николай прибавил газу.

Показались вырубки, безобразные мусорные свалки в придорожных кустах. И дорога пошла уже не та — выбитая, донельзя разъезженная тракторами и крупногрузным транспортом. Пришлось сбрасывать газ и вклиниваться в уны­лый поток грузовиков, «Нив», «газиков», «Москвичей», тянувшихся из глу­бинки в райцентр, где были склады, базы, РАПО, заготовители, магазины, РМЗ и все районное начальство.

Терапия помещалась в огромном доме барачного типа с боковыми пристрой­ками. На территории больницы находилось еще несколько корпусов: хирургия, детский, кожный, инфекционный — серые, старые, деревянные, какие-то пыль­но-унылые. В ободранном садике на облезлых скамейках сидели старухи и тетки в линялых больничных халатах и драных тапочках на босу ногу. Возле них в ожидании подачек крутились тощие райцентровские псы — бездомные бродяги и попрошайки. Грязный рыжий кот, подобрав лапы, понуро лежал на крыльце терапии.

Николай поставил машину в тень от тополя, росшего в центре больничного двора. Подарок — теплый байковый халат — наверняка будет кстати: вечерами бывает свежо. Халат, банка кубинского компота из ананасов, коробка конфет, реферативный сборник со статьей о лабораторных испытаниях «самовара» — все это Катя помогла Николаю аккуратно сложить в полиэтиленовый пакет, и они двинулись в терапию.

Неловко сутулясь и размахивая руками, Олег уверенно повел по сумрачному коридору. На полу угадывались квадратные клетки — линолеум был зашаркан, стерт, местами продран. На стенах висели плакаты о прививках, о вреде курения и алкоголизма. Как след былых времен на освещенной стенке красовалась сати­рическая стенгазета — в правом верхнем углу хищно улыбающийся Бармалей с огромным шприцем в волосатых ручищах, а слева название — «Укол». Заметки и рисунки выцвели и запылились, разглядеть, что там написано, можно было с трудом.

Дважды повернув, коридор привел их в больничное крыло (а шли они вдоль кабинетов поликлиники). Тут было почище и попросторнее. Застекленная пере­городка делила помещение на ячейки-палаты. Двери во многих палатах были раскрыты — доносились женские голоса, смех, звуки радио. За квадратным свободным пространством, где размещались обеденные столы и стоял бак с пить­евой водой, пошли палаты поменьше: на шесть-восемь-десять человек. В самой угловой, окнами в садик, и находилась Татьяна Сидоровна.

Чуть приоткрыв дверь, Николай сразу увидел мать. Она сидела у окна, подперев голову рукой, одна в пустой палате — остальные женщины где-то гуляли во дворе или ушли в «самоволку», благо местным тут недалеко и до дома.

Мать показалась ему сильно постаревшей, тучной, сутулой и очень грустной. Видно, так глубоко ушла она в свои мысли, что даже не услышала, как заскрипе­ла, открываясь, дверь. Первым вошел Николай, вслед за ним — Олег и Катя. Николай замер, боясь испугать мать своим внезапным появлением. На цыпочках шагнул в сторону, пропустил вперед брата, а сам спрятался за ним. Впрочем, маневр этот мало что давал: широкоплечему, по-мужицки крепкому Николаю никак было не скрыться за хилым братцем.

— Коля...— Татьяна Сидоровна схватилась за горло.— Коля... Сынок мой... Колечка...— Она поднялась и, пошатываясь, протянув вперед руку, а другой держась за грудь, пошла к нему, все повторяя: — Сыночек... сыночек... сыно­чек...

Николай бросился к матери. Ее сморщенное гримасой счастья и боли, такое родное лицо вдруг расплылось у него перед глазами, раздвоилось. Он обнял мать, прижал, прижался сам — лицом к ее припухшему нездоровому лицу, к серень­ким мокрым глазам, к седым прядям когда-то густых волнистых волос, пахну­щим одеколоном...

— Сыночек...

— Мама...

Только это и могли сказать они в первый момент. Потом она подвела его к окну, не выпуская руку, усадила на койку, села рядом.

— Ну? Ну? — все спрашивала она, улыбаясь и глотая слезы.— Как там твои? Фотографию-то хоть привез? Да вы садитесь, ребятки,— спохватилась она, заметив, что Катя и Олег стоят у стола в центре комнаты, как посторонние.— Вот тут,— она прихлопнула по своей постели,— вот тут и садитесь.

Олег и Катя сели на краешек кровати.