Заброшенный полигон

С остановки прямиком в райком. Знал, что Ташкин любит спозаранку поси­деть в тихом кабинете, поразмышлять, как тот выражался, «стратегически». Оно и правда так: пока не прибудет из области начальство, он тут и царь и бог... Обыч­но придирчивый и въедливый до всего, что касалось служебных регламентов и этикетов («Не будем упрощаться, мы — на партийной ответственной рабо­те!»), на этот раз Ташкин лишь крякнул при появлении неурочного посетителя и не стал читать нотаций, а прямо в карьер приступил к сути: вчерашнее собра­ние — провал, колхоз нельзя распускать, надо быстренько назначить новый срок и провести организованно. Он упористо налегал на это слово: то в одном плане, дескать, провал потому, что не организовали, плохо организовали, то в другом — организовать надо людей, организовать выступления, организовать отпор крику­нам, организовать голосование... Видно, чувствовал вину, потому и вертелся, как вошь на гребешке: и хотел бы устроить разнос кандидату в председатели, да не мог, сам завяз...

Повторное собрание вел сам Ташкин — сумел утихомирить бузотеров, твер­дым голосом объяснил, что так, с бухты-барахты колхозы в совхозы не переводят, во всем нужна плановость и соответствующее решение инстанций, а посему будем выбирать нового председателя и начинать новую жизнь. И выбрали, и на­чали...

Нет, не сразу понял он систему, в которой жил и трудился вот уже без малого пятьдесят лет. Не сразу понял, не сразу приспособился и сам к ней. Оказывается, все надо пробивать, везде доказывать и рвать из горла — никто сам тебе ничего не даст, сгноит, затопчет, пустит на ветер, только не тебе. Чтобы добиться, будь миленький, пошевели мозгами, оторвись от кресла, покрутись, побегай, поглотничай, покачай права. Не жалей ни себя, ни других. А коли себя не щадишь ради общего дела, то и получаешь право не щадить других. Они же не слепые, видят, как ты — барином-погонщиком сидишь или вкалываешь, надрываешься.

Понимание, взаимная притирка и приспособление проходили не просто и не гладко — путь этот не был усыпан грамотами и обвешен орденами. Первый и пока единственный орден дали ему не к пятидесятилетию, как некоторые дума­ли, а за успешный труд и хорошие показатели по колхозу за последнюю пяти­летку. Правда, это совпало с юбилеем, но — чистая случайность. Все ж таки он переломил, добился результатов, пошло дело. Перевалил через какой-то хре­бет — и все вроде бы то же и все совсем по-другому. Казалось бы, та же земля, то же хозяйство, те же люди, та же техника, те же трудности и — все иное. Нет худа без добра, ведь если бы не то собрание да не та оплеуха, которую закатил ему сын, так до сих пор, наверное, мыкались бы как бедные родственнички, с протянутой рукой, за подачками к доброму дяде. Выходит, воспитал-таки тебя сын, научил настоящей злости, без которой, как, впрочем, и без истинной доброты не сдви­нешь никакое дело, особенно которое с людьми.

Теперь ему предстояло организовать эту чертову сдачу яиц — по десять- двадцать с каждого двора. Конечно, у каждого найдутся полтора-два десятка, но дело-то не в этом — дело совсем в другом! Ведь обязательно спросят, куда яйца, почему и зачем. И он вынужден будет говорить правду — всем и каждому! Вот этой-то правды и боялся Иван Емельянович, потому что не всякую правду можно говорить, глядя прямо в глаза людям, есть правда, от которой воротит, как от гнилого лука. Вот в чем вся загвоздка...

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

1

— Коля? Наконец-то явился! А я уснула. Хоть бы позвонил...

— Откуда? Из болота?

— Но дома же у отца телефон.

— Из деревни звонить — такое занудство! Ни секундочки не было.

— Вадим находил время, каждый день звонил Ларисе.

— От меня передавал приветы?

— Передавал. Я слышала, как она с ним разговаривала.

— Значит, получала информацию, все в порядке, можно не волноваться. Так?

— Информация... Я ждала твоих звонков.

— Да ладно тебе. Устал — смертельно! Можешь поздравить, между прочим. «Самовар» гудит, луч есть, жгуты пошли! Слышь, Анька, испытания начал!

— Молодец! Только тихо, Димочку разбудишь.

— Как наш охламон? В тебя или в меня?

— Эту неделю в тебя. Луноход разобрал — до винтиков! А собрать не может, злится, ревет, ну я ему слегка наподдавала.

— Вай, вай, вай, интеллигентная мама бьет единственного дитятю!

— Этот единственный сел на интеллигентную и ножки свесил. И все ты! Ты его балуешь, командировочный папа! Долго еще будешь кататься? Имей в виду, завтра отвезешь нас на дачу.

— Ну, разумеется, затем и приехал. Слушай, у меня идея!

— Подожди, возьмусь за тахту, чтоб не свалиться. Ну давай! В чем идея?

— Сначала — увертюра. Чем больше думаю о «самоваре», тем больше убеждаюсь, что эта штука, скромно говоря, гениальная!

— Скромно говоря! Ха! А если не скромно?

— Выдающаяся! Беспрецедентная! Всемирно-историческая!

— Явление на уровне Вселенной...

— Не меньше! Так вот. Какого черта прибедняться и скромничать? Смотри, как шустрые ребята делают дела. И я решил подать на докторскую. Представля­ешь? Сразу докторскую! Мысль?

— Хм-хм-хм...