Забытая Чечня: страницы из военных блокнотов

«… А потом я мгновенно провалился в сон. Мне показалось, что я спал вечность, и потому, проснувшись от каких-то мешающих сну звуков, сначала с ужасом взглянул на часы, так как нет ничего хуже, чем выйти из гостиницы, в которой ты не живешь, после одиннадцати — спокойно можешь провести остаток ночи в отделении милиции или, что еще хуже, в районной комендатуре под храп казаков и бессонные лошадиные стоны.

Но часы показывали всего лишь десять минут одиннадцатого. Шум же, который меня разбудил, доносился из гостиничного коридора.

— Грузины, — сквозь сон пробормотала женщина, голова которой покоилась на моем плече. — Прохода не дают… Всю гостиницу заполонили… Выйдешь — черным-черно…

Но коридорный шум был совершенно другого рода — в нем была какая-то законченность: голоса то поднимались, то вдруг смолкали, как подрезанные, и — после хлопанья дверей — снова шли вверх, чтобы потом вновь наступила мертвая тишина, длящаяся долгие, какие-то звенящие секунды. И самое главное — и сквозь хлопанье дверей, и сквозь голоса, и даже сквозь бросающие в холодную дрожь секунды тишины, — я слышал то, что уже ни с чем не мог перепутать: размеренный, спокойный, сопровождаемый мелодичным перезвоном шпор звук шагов.

Я уже высунул ноги из-под одеяла и начал шарить в темноте штаны, как дверь номера с шумом распахнулась (хотя, естественно, после того, как мы вошли в номер, я запер замок на два оборота и еще накинул щеколду) и меня ослепил свет фонарика, направленный прямо в лицо. Я инстинктивно поднес ладонь к глазам, а когда отпустил, то уже смог различить в светлом дверном проеме две застывшие фигуры: немолодого человека с усталым, изможденным лицом, с погонами не то полковника, не то подполковника, и за его спиной — совсем еще мальчишку с большой челкой, выбивающейся из-под приплюснутой казачьей фуражки…

— Русские? — спросил полковник (или подполковник). — Россияне? — тут же поправил он сам себя, не отрывая фонарика от моего лица.

— Да, россияне, россияне, — глотая слюну, выдавил я из себя и просительно добавил: — Фонарем… В глаза… Не надо…

Мне показалось, что фонарик на моем лице задерживается целую вечность, и страх быть узнанным подступил прямо к горлу, но старший конный казак (судя по нагайке, перекрещенной с седлом на его петлице) равнодушно скользнул по моему лицу и перевел фонарик на женщину, забытое воспоминание о которой даже сейчас, когда я пишу эти строки, шевелит уже затухающее сердце.

— А ваша супруга? — спросил он.

Но не дав мне возможности что-то пробормотать в ответ, она вдруг выпрямилась на кровати, так что одеяло соскользнуло с ее плеч, и с вызовом, напугавшим меня, сказала, не жмурясь от направленного на нее света:

— Из Воронежа! Вы, надеюсь, знаете, где находится Воронеж?

Фонарик тут же погас, и на лице полковника (или подполковника) вдруг появилась мягкая, стеснительная улыбка. Он снял фуражку, тыльной стороной ладони вытер капли пота, выступившие на лбу, и, обернувшись к своему молодому напарнику, сказал: „Видишь, Павлушка, наши, воронежские. А им жить спокойно не дают“, — и, уже закрывая дверь, сказал, обращаясь в темноту, откуда сейчас слышалось только наше учащенное дыхание: „Извините за беспокойство… Если что, мы рядом… В Останкинской комендатуре. Телефон есть у дежурной“.

Потом, уже одетые и снова отчужденные друг от друга, мы стояли, прислонившись к оконному стеклу. А за окном, несмотря на поздний час, кипела жизнь, к которой я тогда только-только начинал привыкать.

Сквозь строй казаков — вперемежку конных с пешими — в обычные городские автобусы (даже номера почему-то запомнил: 120-й и 196-й) залезали, втаскивая сумки и чемоданы, мужчины: черноголовые, носатые, большинство — с усами, то закрученными лихо вверх, то нерешительно опущенными вниз, старые и молодые; гордые, нарядно одетые женщины, старухи, закутанные в длинные, тяжелые платки и беззвучно рыдающие дети.

— Куда их теперь? — спросила она, прикоснувшись к моей руке своей, теплой и влажной.

— Откуда я знаю, — ответил я, отдергивая свою руку.

— Не так уж они и шумели… — нерешительно сказала она. А потом мы расстались, чтобы, скорее всего, больше никогда не увидеться в жизни…»

Это написано почти десять лет тому назад. Я сам тогда думал, что это фантастика. Но реальность оказалась намного хуже.

Еще об одной встрече 2002 года. Вновь, как и годом раньше, известный правозащитник Андрей Миронов пригласил на встречу с представителями Масхадова, такую же неофициальную, как и тогда.

Но на этот раз — в Лихтенштейн.