Забытые по воскресеньям

Анжель вглядывается в лицо собеседницы: Элен моложе на три года, но возраст по лицу не определяется. У нее очень светлая кожа, заколотые в пучок волосы растрепались, голубые глаза, крупный рот и высокие скулы придают ей неотразимую прелесть. Элен принадлежит к тому типу славянских красавиц, в которых кто-то влюбляется с первого взгляда, а кто-то презрительно фыркает: «Ну и что в ней хорошего? Все слишком, все карикатурно большое! Вон, глазищи, аж до висков достают!»

В Клермене люди называют Элен Эль сумасшедшей, а дети ее боятся.

Анжель берет Элен за руки.

– На первых примерках вы мне не нравились. Мама решила, что платье сделаете вы, и только вы… А я вас боялась.

– Ничего страшного, – отвечает Элен. – Я тоже себя боюсь.

Анжель улыбается молодой женщине, которая словно бы где-то витает. Она привлекательна, но есть в ней нечто тревожащее душу. Элен смотрит не на окружающий мир, взгляд ее обращен в себя. А еще она никогда не улыбается. Даже когда отвечает «да».

– Пальчики у вас, как у феи, – говорит Анжель, Элен смущенно опускает глаза, они обнимаются и расстаются. Фредерика не видно, и Анжель облегченно вздыхает.

Элен остается одна. Она несколько секунд разглядывает свои пальцы, потом берется за уборку. Дверь так и стоит открытая – Элен приманивает солнце, где бы она ни находилась.

Назад в мастерскую она идет мимо кладбища и пытается читать фамилии на надгробных плитах. Элен толкает низкую боковую дверь церкви, входит в тихую пустоту, опускается на колени и обращается к Богу, повторяя одну-единственную фразу: «Научи меня читать!»

– Что делаешь?

Я вздрагиваю от неожиданности и захлопываю тетрадь.

– Пишу.

– Вообразила себя Маргерит Дюрас?[13]

– Откуда тебе известно о Маргерит?

– Из курса французского. Нудятина. Очень надеюсь, ты пишешь по-другому.

– Если бы я умела как она… Открой окно.

– А ты что такая смурная?

– Терпеть не могу, когда ты куришь в моей комнате!

– При чем тут комната? Тебя бесит, что я курю… И зря, ты же мне не мамочка.

Жюль открывает окно, высовывает голову. Вид у него обиженный, и я сообщаю:

– Вчера вечером снова был анонимный звонок из «Гортензий».

Он оборачивается, прищуривается и спрашивает:

– Какое семейство «осчастливили»?

– Тебе пора к парикмахеру… Родственников Жизель Дионде, крошечной галантерейщицы с сиреневыми волосами. Я рассказывала тебе о ней на прошлой неделе.

– Помню.

– Раньше она много времени проводила за игрой в карты и ходила на мастер-классы во все мастерские, но с начала лета кучкуется с остальными у главного входа, так что имела счастье лицезреть заплаканных родственников в трауре.

Жюль щелчком отправляет окурок в сад. Завтра утром дедуля подберет его, ворча себе под нос, потом бросит в таз с водой, которой будет поливать розовые кусты и травить всяких букашек.

Жюль садится рядом со мной на кровать.

– И что они сказали, когда увидели старушку… живой?

– Вообрази себе потрясение бедолаг! Вообще-то мне показалось, что они были разочарованы.

– Что значит разочарованы?!

– Понимаешь, смерть старого человека кладет конец чувству вины. Это очень сложно… Печаль пополам с облегчением.

– А «покойница» что сказала?

– Она их не сразу узнала, но потом выглядела довольной. Тем более что в полдень они повели ее в ресторан. Знаешь, старики часто бывают неприветливы с членами семьи, но если их вдруг начинают навещать, что-то меняется. Тоска и тревога отступают. Вот и Жизель во второй половине дня вернулась к карточной игре – после трехнедельного перерыва!

– Значит, звонки Анонима приносят какую-то пользу?

– Мадам Ле Каню только что объявила персоналу, что полиция проведет расследование внутри дома престарелых, – я передразниваю интонацию начальницы, надеясь развеселить Жюля, – чтобы раскрыть тайну анонимных телефонных звонков.

Но Жюль не удостаивает меня улыбкой.

– К вам заявятся настоящие легавые с экспертами?

– А как же! – хохочу я в ответ. – Дело поручено Старски и Хатчу[14].

Жюль хихикает. Старски и Хатч – два жандарма из Милли, все называют их «ковбойцами». До отставки обоим осталось несколько лет, а когда они уйдут, других не будет. Кажется, прозвища существовали всегда и появились задолго до моего рождения. Раньше один жандарм был блондином, другой – брюнетом. Сейчас у обоих светлые волосы. Дедуля считает, что эта парочка – последние, кого следует звать на помощь в случае несчастья. В Милли их не любят – глупость труднообъяснима, а у них она написана на лицах. Наши Старски и Хатч спесивы и никогда ни с кем не здороваются, а руку протягивают, только чтобы вручить штрафную квитанцию. За неправильную парковку. Да разве в Милли можно кому-то помешать, припарковавшись как-то не так?! Улицы пустынны. Лично меня они не только смешат, но и вызывают опаску – все-таки люди с оружием!

Жюль, правда, утверждает, что пушки у них игрушечные, но я не верю.

– Кто, по-твоему, звонит родственникам? – спрашивает брат.

Я смотрю на его идеальный профиль: никогда не видела никого красивее, хотя волосы могли бы быть короче.