Забытый. Литва

—  Да уж неслабые! Мне и самому не верилось, пока мне рыцарь, француз, между прочим, помнишь, на пиру после поединка моего, об этой, последней битве не порассказал. Он сам в ней участвовал. Англичане их даже до строя своего не допустили! Издали наваляли тысяч шесть, с места не сойдя! Я уж не знаю, как при Креси, но все, кого я ни слушал, в один голос говорят, что битвы эти очень похожи. Вот так! И никакое железо не помогло.

— Чертвозьми! Неужели...

—  Вот тебе и неужели. И поехал я  — помнишь?  — от тебя, от посольства твоего, арбалетных мастеров искать.

—  И нашел?!

—  Нашел. Они мне такие арбалеты намастерили, что и за 90, а некоторые и за 100 сажен панцирь прошивают. Ну и сам посуди, что нам стоило татар остановить? Пока они на свой выстрел подъехали, мои столько их навалили  — некому биться стало.

—  Вот это да!  — Кориат оживился, похорошел, радуясь и гордясь сыном.  — А вот потери, говорят, большие?

—  Стрелков на всех не хватило. Не смогли весь фронт прикрыть, вот и...

—  Да-а! Татар!  — отец совсем ожил, Дмитрий видит наконец прежнего Кориата.  — Ты знаешь, я ведь давно уж Олгерда наблюдаю, знаю его хорошо. Но после этой битвы встретил  — не узнал. Такой петух стал! И взгляд такой, знаешь, небрежный, дескать, что вы тут под ногами толчетесь, мелочь, мы вон татар бьем! И вид  — фу ты, ну ты! А в городе  — знаешь? Говор, шепот, сплетни: арбалеты, арбалетчики, «бобры», князь Митрий, «бобры», Бобренок...  — такой шорох! Слыхал?!

— Нет.

—  Зря! Костью ты в горле Олгерду сел. Придется ему как-то от тебя отмазываться.

—  Что значит  — отмазываться?

—  Награждать. Думаю  — даст удел. И немалый.

—  Какой? Где у нас лишние уделы?

—  Думаю, на границе с Ордой, ближе к Киеву.

—  Радость мне великая на границу с Ордой с голым задом выходить.

—  Почему с голым?

—  А чем я от Орды закроюсь? Войско, которым я татар бил, не мое  — твое да Любартово. Оно при вас и останется. Вместе с арбалетчиками, кстати. Даже «бобры»...  — Дмитрий махнул рукой.

—  Своих подданных на конь посади.

—  Даже если будет кого посадить, в чем я сильно сомневаюсь, и то сколько времени надо, чтобы сброд стал на войско похож. А ведь там землепашцев нет... Скотоводы? Это кочевники, татары... Купцы? Те все мимо идут... Бродяги? Разбойники? Кого на конь сажать?

Кориат пожимает плечами:

—  Отказываться, ты понимаешь, нельзя.

—  Почему?

—  Все потеряешь.

—  Но почему?! Ты что, от своих обещаний отказываешься, что ли? Ведь ты меня везде наследником называешь.

—  Моей смерти ждать будешь?  — печально усмехается Кориат.

—  Ну при чем здесь это, отец?! Я к княжению как таковому никакой тяги не имею, пропади оно пропадом! Неужели ты не заметил?! Я бы и так прожил! У меня и занятий, и интересов  — во!  — он показал над макушкой.  — Но обстоятельства! В походах отличился, жена знатная... Ну и дай мне в управление что-то... половину, треть, четверть... своего княжества. Формально! А управляй сам! А я по-прежнему войском буду заниматься. Пойми, чтобы войско стало боеспособным, им надо заниматься гораздо больше, чем мы сейчас. Им постоянно надо заниматься, только им и больше ничем! Я с арбалетчиками хорошо это понял.

—  Насчет войска я с тобой согласен полностью. Насчет остального... Ведь решать буду не я, решать будет Олгерд. Конечно, если ты откажешься... Мое слово неизменно  — ты главный наследник. Но умри я, что будет  — знаешь?

— Знаю...

—  Ну вот. Олгерд посадит, кого сочтет нужным, и если, как ты хочешь, будешь сидеть под моей рукой, окажешься под кем-нибудь... вон Ягайло у него, соплячонок подрастает, любимец. Он его уже во все дела тыркает, можешь под ним оказаться. Хочешь? А он тебя на другой день под зад коленом. Как сейчас ты у Любарта сидишь, так и у меня будешь. Зачем тебе в таком раскладе хомут на оглоблю менять? Там у тебя полк свой, войско, дело. Любарт за тебя горой: ему с таким войском, да с таким воеводой никакие поляки не страшны. А тут? Все сначала? А шанс?

—  Неужели все так безнадежно?

—  Что значит безнадежно? Так всегда было, и при Гедимине, и сейчас.

—  Так что ж ты мне всю мою жизнь голову морочил своим наследством?!  — Дмитрий срывается чуть ли не на крик, в нем закипает бешенство.

—  Успокойся, сын. Не последний я человек в Литве. И в семье. Меня слушают, я много для Литвы сделал. И для Олгерда лично тоже. Так что я... ну, не уверен, но крепко надеюсь, рассчитываю... что хоть последнюю мою волю исполнят.

—  Последнюю... А то ты не видел! Пока жив, нужен  — рассчитывай. А не нужен стал  — в канаву! И не вспомнят.

—  Ну уж, не так уж... не так уж мрачно. И здесь уже не только я. Ты тоже ведь ему нужен, крепко нужен, и если все это сложить... Но с другой стороны, если от удела откажешься... Ты и так ему много перечил.

* * *