Зачарованная величина

Как гончая пластается и реет,растягивая в лакомом броскесуставы, позвонки и сочлененья,плывут они, самоуправный звук,в противотоке времени —кружат зеленым дымомнад путевым пристанищем дождя,который не раскроетсвой потайной, хрустальный свой ларец.И в этом незапятнанном броскемир нежен и распластан,и даже редкий буйный пешеход —звереныш, отколовшийся от стаи, —приглажен и витает в облаках.В порозовевших мириадах окон,разросшихся за лето, —ни нежности, ни страсти, ни вопроса:их сновиденья не творят боговиз горделивых чисел, гиппогрифовнад колыбелями сомнамбул-ножнициз белогривых шести струнок —тех скакунов, посаженных дождемна краткий ключ, под ласковое пламя.Окно в огне застыло и царитнад непроглядной кромкою державы,как бы ведя подспудную игрус клеймом на чаше, погребенной в дюнах.Не взмыть парчовой тяжести окнамногоголосыми колоколами,и стойкость этого шатрав нелепых знаках вечного изгнанья,как статуя, влекомая рекой,ветшает, стачиваясь, истираясьили язвя над славой, взятой в долг.Лишь сокол, не захлестнутый водой,распростирает желтый холод лёта —нежданно пробуждающийся рокотдождя, который смоет все следы,

умножив рукописные отметкипресыщенности, гнева и презренья.Прямое исступление воды,ее кипенье, ищущее взрыва,и рокот по дырявой черепицевнушающего страх особняка.Даруя ветру круг за кругом, соколотсрочивает свой последний дар —тугое пламя, желтый холод лёта.И заперт садс немой заставкой, тайнописью бреда.О вкрадчивость сама, богиня моря,покинь, наяда, свой безмолвный грот,пролей в него дождем свое безмолвье,которое накроет снегопад,как цвет захлестывают сновиденья.Погибший цвет, горчайшая чешуйка,обертка, хрустнувшая под рукой, —в своих мирах, преображенных страстью,останьтесь, тени, сбросившие плотьи навсегда застывшие на гранимежду рекой и эхом.Светильники зеленых насекомыхбезмолвно поглощающий фонарь.Их прах, короткий точно гнев безусых,гнетущее безмолвье пируэтов,которые вычерчивает прах, —развеиваются, преображаясьв чешуйки и обласканные лица.Еще бесплотный, мрамор прославляетусталость, словно черные квадратылетучей высоты.Бессмертный очерк выточенной лани —зеленый, темный с золотом комар —выводит ноту на незримой флейте.Оборки подхватившая водао чем-то грезит в простодушных скалах,переплетаясь со встающим молча

зловещим дымом.О, вкрадчивая, помнишь ли тогонесчастного в твоих сырых аллеях —оленем обращенного юнца ^{5},который ночью обирал куртины,танцуя на весах ночной воды?Заиндевел его предсмертный выкрикА искуситель, разъяренный пес,увенчанный мертвящими огнями, —само проклятие и сам огонь! —скользил между заснеженной скалоюи черной зеленью бесплодных лиц,касаясь медленных и сладких капельна снятой шкуре с вьющимся дымком.Слабейший лучугадывает самый дальний профиль.Так нежен каждый блик, переплетаяветра с почти забытою водой.Фонтан, обломленный по рукоятку.Какой недолговечный, хрупкий свет!Твои дворцы круглятся куполами,твой важный сад и вымокший оркестриквбирают воздух легкими чужих.А скакуны в подводных городахвбирают ласковую лесть, слепыеносильщики моллюсков и лимонов.Не ваши снасти бездыханных скрипокумчат богиню-ночь.Не видно ни людей, ни облаков,когда сады неспешно поднимаютеще некрепкий голос соловьянанизывать карбункулы полудня —и катят воды гибельной реки.Фиалковое море ждет рожденьябогов: родиться — несказанный праздник,двойной кортеж с тритонами в венцах.Не шевельнутся ни вода, ни воздух:счастливый страх, рождение столицы,

почти забытой.Темный черновиксплетенных раковин и виноградинследит за тем, как пленников ведутпогибельным туннелем —далекий отзвук радужных эфебов,грусть ангелов, ветвящиеся флейтыи гаснущее эхо их цепей.Взойдите же, нагие, на мраморные ложа,чтобы запомнить, как толпа чужих,кружение столиц, струение садов,лиловый свиток волн, когтящий свет,недолговечный и точеный воздух —зверьков неподражаемого сна.Или, клинок архангельского света,ты предпочтешь остаться в щедрой песне,истаивая тучей в зеркалахи затаясь меж озером и гребнем?Неистощимый свет,преследователь бронзового тела,кристалл, упроченный огнем,нам шлет к утру собрание росинокИ нежен мир, и человек распластан,как дождь, в котором проплывают кони,цветет жасмин, зевают облака.И строй даруют боги, и забвеньеи отделяют зелень от воды.Но та последняя святая ночьне позабудет рыбу в смертных ранахрубиновых крючкови моряка с его нежнейшим прахоми розовой гордыней.В бокалах и подсолнухах все меньшепрощальной невозвратной высоты,уходит нотописное наречье,шифровка кенаров и антилопс их нежной меткой и сторожкой шеей.Короткий и лучистый караван

вдоль лакомых коллекций земляники,фарфора и бамбука со знаком журавля —точеной, огненною, золотой,промокшей и укачанною птицей.Граница этих лаковых садов —небесный свод, который разрисованвсем, что рука так ласково сотрет.Часов и дней высокое мерило.Куранты бьют и навевают сон,укрытые песком и голубями.Прикосновенье вековечных мхов,оборки шелковистого прибоя,которым правит дальняя планетадыханием звончее серебра.Взмывает в хоре безутешный голос.Сплетают нимфы фацию и гибельи Бога мелкой моросью кропят.Танцует свет и затмевает обликОпять проходят сумерки и флейтыи по ветру развеивают смех.Вступившие цимбалы разгоняютночных зверей, осыпанных дождем.Сливаются с притворно тихой теньютопорные животные на камне,массивные шандалы, и виновныйметалл, и беглый звук витых рогов.И, расщепляя провозвестник-лук,прозрачное звучанье замирает.Смолкает золотая зелень флейт,прервав гирлянды антилоп из снегаи краткий шаг, грозящий облакам.Быть может, град, во сне вооруженный,идет потребовать у высотысвое лицо или хотя бы рану?Танцует свет и примиряет вновьсынов земли с надменными богами,чтоб в общей их улыбке возвеститьнепобедимость вездесущей смертии ясное спокойствие зари.