Зачем нам враги

— Ты смотришь на него, — сказала Рослин. Это был не вопрос, а обвинение.

— Нет. Я смотрю на ваши волосы, маленькая госпожа. Она не лгала. Она смотрела только на ее волосы — на то, как в них искрился солнечный свет, как из них выскальзывал, успев мимолетно сверкнуть в луче, то один, то другой волосок, просто смотрела на это и водила гребнем, чувствуя в ладони податливый мягкий шелк. Эллен всегда любила это делать. Она потому и согласилась стать одной из горничных княжны, что была влюблена в ее волосы, в то, как они текли меж пальцев, в то, сколько в них было силы... Не той силы, которую чувствовала и хотела развить в себе эта девочка, — какой-то другой, еще более дикой, неудержимой, неконтролируемой, но в отличие от той, другой, не желающей, пусть даже и способной разрушать. Временами Эллен казалось, что, расчесывая эти волосы, она сама перенимает часть их силы. И еще ей казалось, что Рослин знает об этом, и что когда ее расчесывает Эллен, она тоже чувствует, как в ней растет эта сила, и не пугается ее, а... словно ждет чего-то. Сцепив зубы и сжав кулаки.

Они и так мало разговаривали, но во время расчесывания, прежде происходившего каждое утро и каждый вечер, — никогда. Это был безмолвный и тайный ритуал для них одних, и они сами не понимали его смысла.

Сейчас Рослин нарушила негласные правила, и Эллен была рассержена. И сердилась, пока не услышала ее следующие слова:

— Мы должны убить его.

Пальцы Эллен, продолжавшие равномерно рассекать белокурые волны, не замерли и не дрогнули — они привыкли к своей работе, и их не волновало, что слышит их хозяйка.

А хозяйка слышала в голосе калардинской княжны то, что слышала так часто и что давно перестала считать детским упрямством: твердое намерение следовать принятому решению.

И она могла сделать только одно: молчать, всеблагие небеса, молчать, молчать...

— Ты не вздрогнула, — сказала Рослин.

— А должна была? — спокойно отозвалась Эллен. Гребень равномерно двигался вдоль густой массы волос: вниз-вверх, вниз-вверх.

— Ты думаешь, что я этого не сделаю?

— Мне не положено думать, миледи. — Вниз-вверх. — Мне положено вас расчесывать.

Вниз-вверх.

— Тем лучше. Значит, мы убьем его. И заберем ее. Я так решила.

Вниз-вверх.

— Ее? — Голос не дрогнул, но дрогнуло что-то внутри.

— То, что он носит в своей суме. Наверняка это что-то важное. Мы отнесем ее к тальвардским некромантам... и они возьмут меня к себе.

— Вы

отнесете, — резко сказала Эллен и рванула гребень — вниз. Голова Рослин дернулась, запрокинулась назад, подбородок устремился к небу. Эллен держала распушившиеся волосы в кулаке, оттягивая дальше, сжимая все крепче, отчаянно молясь, чтобы сейчас, именно сейчас в нее перетекла их сила...

Широкая улыбка на перевернутом лице Рослин казалась смешной и уродливой гримасой печали, похожей на одну из гротескных масок придворного шута. Эллен смотрела на ее подбородок, на губы как завороженная.

— Во-от, — слабо шевельнувшись, сказали эти губы. — Вот поэтому мы и убьем его. Мы, Эллен. Я же знаю, о чем ты думаешь. Как ты на него смотришь... Он сказал, чтобы ты бросила меня. Я слышала. Я была там и... все слышала. Ты снова делала это... гадкое. С ним. Ты хочешь бросить меня и уйти с ним, а я тебе не позволю, Эллен. Ты пошла ради моего мертвого брата, но со мной пошла. И ты моя. Поняла? Я не собираюсь тебя ему отдавать.

Эллен разжала руку, толкнула Рослин в затылок. Та резко подалась вперед, чуть не упав ничком — еле успела подставить руки. Расчесанные волосы заструились по ее плечам, закрыли лицо. Эллен встала, нарочно сжимая гребень так, чтобы острые зубья впивались в пальцы. Эту боль она, слава всеблагим небесам, еще могла чувствовать.

Рослин встала и откинула пряди с лица тыльной стороной ладони; Эллен успела заметить, что к внутренней стороне ее запястья прилип палый лист.

— Когда я стану сильной некроманткой, я убью тебя и изготовлю пояс из твоей кожи.

— Что я вам сделала? — прошептала Эллен. — Небеса всеблагие, да скажите же мне наконец, что я вам сделала?!

Она не ответила. И не улыбнулась — пусть даже той своей извечной улыбкой, от которой Эллен продирала дрожь. И даже в глаза не посмотрела — тем извечным взглядом, который Эллен никогда не могла выдержать.

Просто отвернулась и как-то неловко заправила прядь за ухо.

Слева затрещали кусты. Глэйв по-прежнему улыбался. В опущенной руке он держал тушку зайца.

— Ну что, дамы, посекретничали? Может, теперь перекусим?

— Конечно, — сказала Рослин.

Эллен знала, что она отравит его. Может, еще даже до этого странного разговора во время расчесывания. Знала так же твердо, как то, что когда-нибудь ее маленькая госпожа выполнит свою угрозу — она всегда выполняет все свои угрозы, даже те, которые не произносит вслух. Поэтому надо очень внимательно смотреть в ее глаза, если можешь, конечно, и еще — обязательно надо бояться. Глэйв был нежен и хорош в постели, но он не боялся калардинскую княжну Рослин. И потому с самого начала был обречен — сжимая зубами ворот его рубашки в сарае с дырявой крышей, Эллен это знала.