Задержание

— Чья пудреница на земле возле трупа валялась? — Вопрос прозвучал резко, как выстрел.

— Про это и вообще не знаю. Может, днем хозяева потеряли…

Сизов разложил на столе фотографии. Обычная финка, «лисичка», складной охотничий, пружинная «выкидуха».

— Взгляни-ка сюда.

Батняцкий встал, посмотрел, с недовольным видом вернулся на место.

— Какой похож? Хотя бы приблизительно? — Оперативник подобрался.

— Вы чего хотите? Признался, рассказал, показал, срок получил, сижу, чего еще надо? — жалобным голосом проныл допрашиваемый. — Чего нервы мотаете?

— Какой? Пусть ты его пьяным вынимал, но в карман-то трезвым клал?

Вот и покажи!

Батняцкий ткнул рукой в охотничий складень.

— Такой примерно, только ручка другая.

Сизов расслабился и собрал фотографии.

— Не в цвет, приятель.

Осужденный вскочил.

— Интересное кино! Семь лет назад что ни скажу — все в цвет, капитан Мишуев с ходу в протокол строчит! А теперь стали концы с концами сводить! Чего вдруг?

— А того, что твой нож сейчас опять объявился. Рядом с тремя трупами.

Двое — работники милиции.

Батняцкий испуганно отшатнулся, но тут же взял себя в руки.

— Чего я, за эту пику вечный ответчик? Выбросил — и дело с концом.

Откуда знаю, кто подобрал и что ею сделал?

Сизов недобро усмехнулся.

— Выбросил, говоришь? Ну-ну…

Он пристально смотрел на осужденного, пока тот не опустил глаза.

— Зачем чужое дело взял? Батняцкий молчал, оперативник ждал ответа. В кабинете наступила тишина. За окном гудел, разворачиваясь, лесовоз.

Наконец осужденный вышел из оцепенения.

— Пустые хлопоты, начальник, — глухо сказал он. — Все сказано и забыто. Зря через всю страну тащились. Могли приговор прочесть.

— Читал. Но хотел сам убедиться… — Сизов криво, пренебрежительно улыбался.

— В чем? — Батняцкий нервно дернул шеей и в очередной раз оглянулся на дверь.

— В том, что ты такой дурак, — равнодушно бросил майор.

— Конечно… Зэк всегда дурак…

— Не за здорово живешь в зону полез. Это ясно, был замазан по уши, но двенадцать лет мотать за дядю…

Батняцкий быстро глянул на майора и снова опустил голову.

Сизов продолжал размышлять вслух:

— «Мокр уху» взял для авторитета, вместо какой-нибудь пакости, за которую свои сразу же в «шестерки» определят… Со сто семнадцатой соскакивал скорей всего.

— Понятно! — зло оскалились железные зубы. — Мишуев полную раскладку дал, а ты, начальник, из себя ясновидца разыгрываешь! Чего вам теперь от меня надо? Или интерес поменялся? Чего душу рвешь?!

— Истерику не разыгрывай, пустой номер! — повысил голос Сизов. — А что дурак — факт. Я ведь твою жизнь внимательно изучил. Обычно пацаны хотят летчиками стать, чемпионами, а ты о чем мечтал? С четырнадцати лет истатуировался, железки всякие в карманах таскал, песни тюремные заучивал, несовершенными кражами хвастал. Хотел, чтоб за блатного принимали!

Чтоб боялись, заискивали… Да нет, кишка гонка — сам же и подносил хвосты настоящим уголовникам. Первый раз за что сел? Гадил пьяным на улице. А распинался — драка, с ножами, двоих пописал… Дешевка!

Батняцкий закусил губу.

— Со стороны легко по полочкам разложить! Ну дурил по молодости — мало таких? А меня всегда норовили в землю вогнать. Загремел по первому разу, вышел досрочно, все нормально… И опять непруха! Познакомился на танцах с одной дурой, пообнимались, я бутылку купил — ноль восемь, выпили, чего еще надо? Думал, поладим, а она кочевряжиться стала… Я и придушил малость. А потом этот опер, Мишуев, говорит: знаешь, мол, что она несовершеннолетняя? Как так, здоровая кобыла! А он статью показывает — до пятнадцати! И позору сколько: воры ноги будут вытирать, в половую тряпку превратишься.

У Батняцкого внезапно сел голос, он сипло закашлялся. Из мутного графина Сизов налил полстакана желтоватой, с осадком воды. Батняцкий жадно выпил, железо стучало о стекло. Поставив стакан, он вытер рот ладонью.

— Опер разговоры задушевные заводит да про Яблоневую дачу расспрашивает, и как-то само собой получается, что если я там был, то заявление кобылы исчезает. Ну понятно — за «мокруху» лучше сидеть… Так и поднял чужое дело! Потом уже смекнул: обвел меня опер вокруг пальца — кобыла небось взрослой была и никакого заявления вообще не подавала…

— И не надоело лес валить?

— С моим характером на воле не удержаться, зона — дом родной. Так что все равно… Паханы уважают, авторитет небольшой имеется, пайку дают.

Жить можно. Только климат да лес к земле гнут. Ничего, через год на поселение переведут, перетопчемся.

Губы Батняцкого сложились в издевательскую усмешку.

— Пожалели? Для протокола ничего не скажу, не старайтесь. Где вы раньше были со своим сочувствием?

«Вот ведь сволочь», — подумал Старик.

— Я всегда был на своем месте. И сейчас, и тогда. А жалеть тебя нечего и не за что. К тому же я не больно жалостливый для вашего брата. Мне больше людей жалко, которых вы грабите, калечите, убиваете. Так что не попадайся мне на дороге! — Сыщик говорил тихо, но с напряжением и один раз даже непроизвольно скрипнул зубами.

Сизов собрал фотографии, документы, сложил в папку, щелкнул застежкой. Батняцкий неотрывно следил за каждым его движением.