Загадка и магия Лили Брик

Она понимала, конечно, насколько скромен его литературный дар и насколько недолговечны его творения. Понимала, что он партийно-литературный функционер, для которого «приказ партии» превыше всего остального. Но она видела и ту раздвоенность, в которой он находился. Видела, насколько его вкусы, пристрастия, его личное восприятие оболганного и оплеванного искусства отличаются от того, что он обязан произносить вслух. В конечном счете он — не силой своего таланта, а линией поведения, избранной им жизненной позицией (и даже сединой, оттенявшей молодое лицо) — очень напоминал ей Луи Арагона: тот тоже говорил все время не то, что думал, убеждая себя и других в какой-то высшей правоте такого двуличия. С Симоновым Лиля была откровенна, как ей казалось, сверх всякой меры, — поверила в него и доверилась ему. Он ни разу не обманул ее доверия. Тоже разбирался в людях и тоже понимал, с какой личностью его столкнула судьба.

В сентябре 1951-го Лилю сразил инфаркт. Врачи сочли его не слишком серьезным, но при любой «несерьезности» это все же не обычная простуда. Выйти из болезни было тем тяжелее, что Лиля и Катанян по-прежнему жили на пятом этаже в доме без лифта. При рано наступивших холодах (мороз достигал двадцати градусов) ей приходилось или «гулять» на балконе, или выходить на улицу со складным стульчиком, отдыхая при спуске и при подъеме на каждой площадке. Пришлось отменить и юбилейный вечер с друзьями: 11 ноября Лиле исполнялось 60 лет. И его подготовка, и неизбежно с ним связанные сильные впечатления слишком бы ее утомили. Личные переживания вольно или невольно отодвигали на второй план впечатления от событий, значительность и судьбоносность которых держали тогда в напряжении всех, у кого не слишком еще задубела кожа.

Один за другим продолжали исчезать хорошо ей знакомые (иные хотя бы по именам) люди высокого положения в мире культуры. В августе пятьдесят второго после тайного судилища, длившегося более двух месяцев, были казнены руководители Еврейского Антифашистского комитета — писатели, артисты и Журналисты. Первым в списке обвиняемых и казненных был тот самый Соломон Лозовский, который тринадцатью годами раньше имел душевный разговор с Лилей по поводу издания сочинений Маяковского.

Об этом злодеянии, которое, в отличие от иных потайных судилищ, вершилось с мнимым соблюдением процессуальных норм, не только не было никакого сообщения в печати, но — более того: на все вопросы с Запада, куда делись хорошо известные там советские литераторы, писавшие на идише, положено было отвечать, что никуда они не делись, благополучно здравствуют и трудятся где-то в тиши над новыми произведениями. Все они почему-то разом предпочли уединение и сбежали от мирской суеты…

Но секретом свершившееся вовсе не стало — о нем знала «вся Москва». И Лиля, само собой разумеется, узнала, и Эльза с Арагоном в Париже узнали тоже. Отзвуком этого явилось письмо Эльзы Лиле от 26 октября 1952 года. Оно шло по почте, заведомо было обречено на перлюстрацию, и однако же Эльза назвала вещи своими словами: «Милая моя Лиличка, как вспомню, что ты опять в опасности, сердце обрывается, будто хожу над пропастью».

В 1936 году, перепуганные тем, что начало твориться на их глазах в Советском Союзе, Арагоны бежали из Москвы, оставив Лилю наедине со своим горем и с ужасом наблюдая из своей парижской дали за тем, что происходит в стране большевиков. Есть свидетельства, что Эльза больше всего опасалась, как бы встреча Арагона лицом к лицу с новыми советскими реалиями не помешала ему по-прежнему пребывать активистом французской компартии и «верным другом» Советского Союза. Поэтому и убедила его в том, что лучше бы воздержаться от поездок в Москву, пока там «не разберутся» со своими проблемами.

Так или иначе, отсутствие Арагонов в советской столице после того бегства длилось девять лет. Теперь положение Арагона — не только в недрах французской компартии, но и в глазах Кремля — существенно изменилось. Он стал важной фигурой в крупной политической игре, за свою личную безопасность в Советском Союзе опасаться уже не приходилось, да и Эльза тоже стала на многое смотреть другими глазами.

Особо тяжкое впечатление произвел на нее и на Арагона зловещий антисемитский процесс в Праге: казни подвергся (наряду с десятком других партийных руководителей первого ряда, виновных, как оказалось, вовсе не в своей причастности к преступлениям режима, а в своем еврейском происхождении) их давний приятель Андре Симон, главный редактор газеты «Руде право», а заключению в лагерь — Артур Лондон, заместитель министра иностранных дел, близкий их друг времен гражданской войны в Испании: он и член политбюро французской компартии Раймон Гюйо были женаты на родных сестрах.