Загадка и магия Лили Брик

Статья двух авторов «новомирского» направления — Леонида Пажитнова и Бориса Шрагина — в защиту правды о Маяковском вызвала гнев у кремлевских товарищей. Не помогло даже заступничество главного редактора «Проблем…» Алексея Румянцева — члена ЦК, академика. Леонида Пажитнова сняли с работы и отозвали в Москву. Эта победа возбудила у Воронцовской команды еще больший азарт. Хищники почувствовали запах крови.

О том, что придавало нападкам на Лилю особую эмоциональную силу, догадаться было несложно. Однако внешне, даже в закрытой переписке, до поры до времени эти тайные пружины не просматривались. Но вскоре они стали явными. В письмах и докладных записках на самый верх появились важные уточняющие детали: фамилия Брик (достаточно очевидная, надо сказать, по своим корням) то и дело стала писаться через дефис: Брик-Каган. Выражения типа «разные брики, бурлюки, паперные и им подобные» все чаще стали появляться в деловой переписке, притом даже в той, что велась внутри или в адрес ЦК. При издании произведений Маяковского стали исчезать посвящения Лиле. На многократно публиковавшихся ранее фотоснимках, где Маяковский и Лиля были вместе, решили теперь оставлять его одного: целенаправленная ретушь достигла высокого мастерства. Прием этот многократно уже был отработан: так до смерти Усатого и еще какое-то время спустя на публикуемых архивных снимках вымарывали с помощью ретуши лики «врагов народа».

Роман Якобсон, один из самых близких Маяковскому людей, свидетельствовал: «Маяковский мне говорил несколько раз, по разным поводам, что ничто его не приводит в такое состояние возмущения, как юдофобство». Впрочем, стихи Маяковского и круг его ближайших друзей говорят об этом с еще большей наглядностью.

Но кто считался с мнением «пристрастного» Якобсона, да и с мнением самого Маяковского? Великий пролетарский поэт даже посмертно имел право возмущаться лишь тем, чем возмущались Суслов и его подчиненные, цензоры и аппаратчики, и, напротив, выражать полное, безоговорочное согласие с тем, что и как считали они.

В 1964 году Союз писателей снова пригласил Арагонов в Москву, но поездка все никак не могла состояться. Для почетных гостей, как обычно, был заготовлен номер в гостинице «Метрополь», но Арагон настаивал на «Украине», которая расположена в двух шагах от квартиры Лили.

Эльза вот уже три года страдала жестоким артритом, после неудачно завершившейся операции она еле ходила. «Чувствую себя премерзко, — писала она Лиле, когда шла возня вокруг места их московского пребывания. — У меня сильно болели ноги, ступня, очень сильно, особенно ночью <…> Я сплю часа три-четыре в ночь со снотворными… Все это меня будоражит, и я хожу шалая, у меня все валится из рук — буквально! — и я не стою на ногах. Совсем, как кукла, пальцем тронь, и валюсь. Очень надеюсь к отъезду прийти в себя, куда же я такая поеду!»

Так что вопрос о том, где жить, зависел на этот раз не от комфорта гостиницы, а от ее расположения. И речь, само собой, шла вовсе не об удобстве гостей (в конце концов, хотят жить в худших условиях — это, казалось бы, только их дело), а об удобстве тех, кто должен был за ними присматривать.

Вероятней всего, причина кремлевско-лубянского переполоха ни к идеологии, ни к гостиничным удобствам никакого отношения не имела: просто техника в «Метрополе» была более высокого качества, и всю многократно отработанную, надежную процедуру слежки никому менять не хотелось. Союз писателей (читай: Лубянка и Старая площадь) уперся: только «Метрополь», и ничего больше! Уперлись и Арагоны: или «Украина», или приезд отменяется.

Вопрос государственной важности — в какой гостинице остановятся два французских писателя — пришлось обсуждать на самом-самом верху. В обсуждении приняли участие как минимум два члена президиума ЦК (оно заменяло тогда политбюро) — Суслов и Фурцева, три секретаря ЦК — Андропов, Ильичев и Шелепин, а более мелким товарищам просто не было числа. Наконец, в «Украине» что-то, видимо, сделали, справились с техникой, всю агентуру расставили по местам, отрепетировали. Только тогда на «заселение» Арагонов в этом второклассном отеле было дано добро. 21 декабря они приехали поездом в Москву, 24-го встречали с Лилей Рождество.

И опять было много гостей, и много вкусной еды, и много шампанского, а настроение от этого лучше не становилось. Только что низвергли Хрущева — было вполне очевидно, что наступает пора закручивания гаек. Новогодняя ночь тоже прошла без особого вдохновения, хотя Лиля сделала все, чтобы гости чувствовали себя весело и свободно.

7 января, в православное Рождество, Арагону вручили диплом почетного доктора филологии в Московском университете. Лиля хлопала вместе со всеми, поднесла ему цветы — по московским меркам роскошный букет, — но в душе никакого праздника не было: ни Арагоны, ни Лиля не скрывали этого друг от друга.