Загадка и магия Лили Брик

Маяковский уже не нуждался в Брике-издателе: его стали печатать охотно и много. В частности, тот же «Парус» (поэму «Война и мир»), как и другое горьковское издание — начавшая выходить в апреле семнадцатого газета «Новая жизнь». Там было, в частности, напечатано новое его стихотворение «Революция», посвященное Лиле. Бурные политические события обозначали первую трещинку — не очень существенную, но на принципиальной основе — в монолитном, казалось, содружестве: совершенно чуждый тогда большевизму, Маяковский воздержался, однако, от дальнейшего сотрудничества в «Новой жизни», вольно или невольно следуя примеру большевиков, покинувших газету Горького и меньшевика Николая Суханова за ее поддержку Временного правительства: «после», как известно, не обязательно означает «поэтому». Брик же, напротив, не только продолжал с газетой сотрудничать, но вскоре даже поступил туда в штат. Он весьма скептически оценивал шансы большевиков на победу и вообще не разделял их властных амбиций.

Вряд ли на этом выборе как-то сказалось влияние Лили. И Брик, и Маяковский — каждый из них был ей дорог совсем не партийной позицией, одной или другой. Она оставалась женщиной — просто женщиной, влюбленной в талант…

Дома по-прежнему шли нескончаемые литературные дискуссии, прерываемые карточной игрой. Лиля ее обожала, но все же не так, как Маяковский: он вносил в игру азарт, который вообще сопутствовал ему на всех этапах его жизни. Играли в винт, покер, «железку», «девятку» — непременно на деньги, так требовал Маяковский. Лиля сердилась — потому ли только, что он часто выигрывал и не прощал никому карточных долгов? Сердилась, разумеется, не по скупости, а зная, к чему нередко приводит ничем не сдерживаемый азарт. Похоже, в этом, и только в этом, он ей не уступал. Боялся ее, нервозно выслушивал упреки, но стоял на своем.

Отношения не прояснились и не подверглись пока еще никаким переменам. Так и не покинув Надеждинскую, которая была в двух шагах от Жуковской, он часто оставался ночевать у Бриков на диване, ничем особенно не отличаясь от других гостей, ночлегом для которых то и дело служил тот же диван.

Его — весьма частые теперь — поездки в Москву, где он много выступал с чтением стихов, не внесли никаких перемен в его отношения с Эльзой. Конечно, она ходила его слушать — и в Политехнический, и в Кафе поэтов на углу Тверской и Настасьинского переулка, и в кафе «Питореск» на Кузнецком Мосту. Завсегдатаями этих кафе были в основном «недорезанные буржуи», иронично и добродушно рукоплескавшие Маяковскому, когда он бросал им в лицо: «Ешь ананасы, рябчиков жуй: день твой последний приходит, буржуй». Эльза сидела рядом с Якобсоном, аплодировала не иронично, а бурно и болела за него. За поэта — не за любимого…

Двухкомнатная петроградская квартирка Бриков уже не могла вместить всех друзей. Для многолюдных заседаний, которые там происходили, не хватало места. По счастью, в том же доме, только несколькими этажами ниже, освободилась шестикомнатная квартира, и Брики, не очень стестенные тогда в средствах, переехали туда. Сборища стали еще более многолюдными и еще более шумными, хотя мебели не прибавилось и комнаты были наполовину пусты.

В жизнь Маяковского и этот простор не внес существенных бытовых перемен. В историческую ночь с 24 на 25 октября 1917 года он был в Смольном институте, где заседал «штаб революции». А на Жуковской тем временем, как всегда по вечерам, играли в карты, на этот раз в «тетку» — забытую теперь игру, где проигрывает тот, у кого набралось больше взяток. Вместо Маяковского азартно играл Горький, тоже не чуждый таких развлечений, — он зашел сюда на огонек. Здесь, в доме Бриков, он и встретил большевистский переворот, услышав глухой выстрел крейсера «Аврора» и не придав ему, как почти все петроградцы, никакого значения: тогда повсюду стреляли.

Каноническая советская модель, согласно которой Маяковский с первого же дня «революции» безоговорочно следовал позиции большевиков, не соответствует истине. С их «культурной программой», изложенной наркомом Луначарским, он разошелся и уехал из столицы в Москву, чтобы «напрямую говорить с народом» на своих поэтических вечерах. Брик пошел еще дальше, опубликовав резкую статью в «Новой жизни»: «Если предоставить <большевикам> свободно хозяйничать в <…> области <культуры>, то получится нечто, ничего общего с культурой не имеющее». В той же статье он призывал защищать культуру от «большевистского вандализма».

Охотно участвуя во всех литературных спорах, Лиля с полным равнодушием относилась к политике в буквальном, практическом ее выражении. Даже в дни исторических перемен, когда политикой был пропитано все вокруг. Нет никаких признаков не только ее прямого участия в каких-либо политических событиях того времени, но даже сколько-нибудь личного, эмоционального отношения к ним. Мысли ее были далеко — не метафорически, а географически: неожиданно открылась перспектива очень заманчивой поездки в Японию. Это было связано с балетным ее увлечением, длившимся уже два года.