Загадка Катилины

Тут все собрание зашумело, как море в шторм. Но у Цицерона сильные легкие, он специально тренировал свой голос и может говорить при любом шуме. «Настало время наказания, — прокричал он. — Врагов Юпитера, в храме которого мы собрались, нужно возложить на алтарь и принести ему в жертву. Мы их сожжем — живых или мертвых, живых или мертвых!»

Поднялся такой крик, что я испугался за свою жизнь. Я встал, придал каменное выражение своему лицу, насколько это было возможно, и направился к выходу. «Я окружен врагами, — крикнул я. — Меня обложили со всех сторон охотничьи собаки. Но имейте в виду — если вы разожжете огонь, чтобы уничтожить меня, я его погашу не водой, а своим презрением!»

Голос Катилины дрожал. Глаза блестели. Никогда еще я не видел его в таком расположении духа. Тонгилий склонился перед ним и положил руку на плечо. В течение долгого времени мы молчали. Нужно было подбросить веток в костер, но никто не пошевелился.

Наконец заговорил я.

— Так ты, Катилина, утверждаешь, что полностью не причастен ни к какому заговору? Что твои тайные собрания, общение с недовольными настоящим положением, связь с Манлием — все это ложные утверждения Цицерона? Признаешься ли ты в том, что не имел ни малейшего намерения совершить переворот?

Глаза его отражали языки пламени, но оказалось, они горели и внутренним огнем.

— Я не утверждаю, что полностью невиновен. Но говорю, что мои враги не оставили мне никакого выбора. Я всегда соглашался с политической системой Рима. Приходил на суд, когда меня вызывали, добивался компромиссов с такими людьми, как Цезарь и Красс; я участвовал в избирательных кампаниях и подвергался неслыханному поношению. Дважды собирался стать консулом, и дважды меня побеждали оптиматы. Никто не вправе говорить, будто я прибегал к незаконным мерам, пока оставалась возможность действовать легально. Здание Республики расшатано, из него вываливаются кирпичи, а оптиматы ревниво топчутся на крыше. Кто разрушает здание? Кто подбирает обломки и прилаживает их на место, используя все подручные средства? Почему этим человеком не могу быть я?

Да, иногда я сожалел, что не могу прибегнуть к насилию, но утверждать, будто существовал детально разработанный заговор, — нелепость. Я тайно встречался с друзьями; я советовался с Манлием по поводу готовности и преданности его войск. Называйте это заговором, если вам так нравится, но до сих пор это было всего лишь смутным желанием перемен, без всякого продуманного плана. Манлию не терпится привести в действие своих ветеранов. Лентул хочет подвигнуть на восстание рабов. Я утверждаю, что это безумие. У Кетега слишком горячая голова, которая одна может спалить весь Рим. — Он покачал головой. — Знаешь, о чем я мечтаю? Я вспоминаю о древних восстаниях плебеев, когда, защищая свои права, они просто собирались и уходили из города, оставляя патрициев искать компромисса. Если бы только мне удалось собрать всех бедняков, должников, беззащитных и решить их проблемы мирным путем, я бы без промедления согласился. Но это всего лишь мечты; оптиматы не поделятся ни малейшей частичкой своей власти. Руководителей мирного сопротивления перебьют, а последователей продадут в рабство.

Именно Цицерон довел государство до кризиса. Там, где не было никаких доказательств заговора, он их выдумал. Пока мы с друзьями мешкали, он заставил нас действовать. Он довел дело до того, что либо он, либо мы должны погибнуть, а иного не дано. Он своими силами поддерживал постоянный конфликт. Он думает, что разобьет нас сейчас; во время своего консульства он достиг значительной власти, люди его любят. Оптиматы целуют его пятки, он будет спасителем Рима.

Но и в этом я сомневаюсь. Услышав его речь, услышав постоянные требования отправить меня в ссылку, я сомневаюсь, что он удовлетворится достигнутым. Что, если аппетит его только разжигается? Успокоится ли Новый Человек из Арпина, когда избавит Рим от заговора, которого никогда не существовало, и удалит из государства бунтаря, которому так и не пришлось додуматься до своего бунта?

— Так ты собираешься уехать? — спросил Метон, пододвигаясь ближе к огню. — Или возьмешься за оружие?

— Уеду… — сказал Катилина, не в ответ, а словно пробуя это слово на вкус. — Перед тем как покинуть Рим, я отправил письма некоторым должностным лицам — бывшим консулам, патрициям, магистратам. Я сказал им, что еду в Массилию, на юг Галлии, не как преступник, скрывающийся от закона, а как миролюбивый человек, не намеренный терпеть оскорбления и не хотящий быть причиной беспорядков. И я туда уеду, если только они не загородят мне дорогу в Галлию. Я не готов взяться за оружие, я еще не уверен. Цицерон добился своего — он сделал меня изгнанником. Но он хотел вынудить меня пойти на отчаянные меры, и ему это не удалось.

— А что с твоей женой? — спросил я.

Он так повернул лицо, что свет от костра на него больше не падал.