Загадка Катилины

Ничто так не различается, как день и ночь. На моей стороне, заметил Цицерон, все скромные, целомудренные, честные, патриотичные граждане; на стороне Катилины — все дерзкие, горячие, распутные, склонные к предательству. «С одной стороны — справедливость, умеренность, смелость, мудрость и все хорошее, с другой — несправедливость, невоздержанность, трусость, предательство. Процветание борется с разорением, правота против обмана, благоразумие против безумия, надежда на будущее против безнадежного отчаяния. Даже если силы человеческие невелики, то сами боги определили, чтобы мерзость и порок подчинились стройному порядку вещей».

Какой же патриот мог не поприветствовать подобную речь?

В ходе своего выступления Цицерон несколько раз напомнил о возможности восстания рабов, говоря, что Катилине только того и нужно, чтобы воцарился хаос и чтобы государство разрушили беглые рабы и гладиаторы. Он ненавидит насилие, но во времена опасностей стоит быть начеку. И он снова воззвал к «бессмертным богам», чтобы они придали ему силы, ему и «непобедимому народу, процветающему государству и этому самому прекрасному из всех городов».

Голос Цицерона был превосходен, а композиция его речи — непогрешима, писал Экон. Я читал эти упражнения в ораторском искусстве и все больше хмурился.

Я отправил ответ с тем же посланником. Я написал ему, что гость, о котором он спрашивал, на самом деле проезжал по Кассиановой дороге, но ко мне не заехал. По взаимному соглашению, он больше не будет останавливаться у меня. Я не хотел, чтобы Экон беспокоился.

Дожди тем временем продолжались. Земля напилась, а поток устремился с прежней силой. Хотя нам еще придется побеспокоиться насчет сена, но о воде уже не стоит. В первый раз я увидел, как вода заставляет работать мельницу без помощи людей. Видя, как вертятся зубчатые колеса, сцепляющиеся друг с другом, передают вращение валам и жерновам, я вспоминал о Луции Клавдии, в котором все было так же гармонично. Он бы порадовался мельнице, и меня это восхитило. Я также вспомнил о Катилине, который помог мне разрешить одну проблему. Это меня радовало меньше, но я все равно желал добра ему и его компании. А потом, я старался не думать о них вовсе.

Но долго так продолжаться не могло, я знал. Вся Италия говорит о Катилине и ожидает решения его участи. Некоторые с удовольствием передавали слухи о восстании против оптиматов; другие презрительно сплевывали при упоминании его имени, ожидая его гибели; а иные обреченно готовились к гражданской войне, сопровождаемой смутами и разрушениями, что было не редкостью для Италии за последние десятилетия.

Я втайне надеялся, что Катилина уедет в Массилию, как и говорил. Но этого не случилось, или так мне показалось из письма, которое мне прислал Экон через несколько дней после октябрьских ид: