Загадка Красной вдовы

Лишь одно удерживало его в Париже, по его словам, «белое сияние» — он никак не мог найти прекрасную незнакомку. Приходящие письма он даже не распечатывал, среди них было одно от отца, который писал: «Предупреждаю, тебе нужно убираться оттуда. Вчера играл в карты с Ш.[6] Он был пьян, но клялся, что Чатам скоро сделает публичное заявление о начале войны. Высылаю чек на двести фунтов».

Гром над головой Чарльза Бриксгема разразился третьего февраля 1793 года. Двумя днями ранее в его квартире появилась Мари-Гортензия, и он чуть не сошел с ума от радости. Он засыпал ее множеством вопросов, которые «растрогали ее до чрезвычайности, глаза ее наполнились слезами, и она смогла вымолвить только: «Я все решила. Если я все еще тебе нужна, мы поженимся, но сразу после этого мы должны покинуть Францию».

Он побрился и впервые за много дней сменил рубаху. Они поженились в тот же день, без свидетелей (во время расцвета культа Богини Разума это было простой процедурой). Он не видел, какое имя она написала в книге регистрации браков, но ему она сказала, что ее зовут Мари-Гортензия Лонгваль…

…Терлейн завороженно смотрел, как настольная лампа наполняет красным свечением стоящий на столе стакан с портвейном. Он вздрогнул, когда низкий голос прервал течение вкрадчивого голоса Гая, и вернулся из Франции времен революции в кабинет Мантлинга.

— Лонгваль? — спросил Г. М. — Вы уверены? Это точно?

Заклятие не отпускало. Сэр Джордж Анструзер сидел, наклонившись вперед, с потухшей сигарой в пальцах, и лампа выхватывала из сумрака только верхнюю часть его тела. Мартин Лонгваль Равель странным жестом тер глаза; он уже не улыбался. Но больше всех под впечатлением оказался сам рассказчик. «Этот рассказ — дело всей его жизни», — подумал Терлейн.

— Да, ее и в самом деле так звали, — ответил Гай. — По крайней мере, у нее было право носить фамилию Лонгваль. Потом вы поймете почему. Вас заинтересовала моя легенда, не правда ли, джентльмены? Я множество раз повторял ее сам себе.

Он сделал глоток портвейна и продолжил — так человек, проснувшийся среди ночи от шума, снова погружается в сон.

— Чарльз нанял карету, и в ней они доехали до деревни Пасси, что на Сене. В тамошней гостинице они собирались провести неделю, затем отправиться в Англию. Все ее пожитки были с ней в сундуке. Когда Чарльз спросил жену, есть ли у нее родители, она ответила, что это не важно. Такой ответ вполне удовлетворил нашего юного идеалиста, который был невыносимо счастлив. Записи в его дневнике теряют связность. Он пишет, что теперь может спать по ночам; что спит как мертвый; спит, наслаждаясь счастливой усталостью, видит во сне свою новообретенную жену и просыпается обновленный. Погода стояла теплая, а во дворе уже зацветала сирень; она обожала его, а он боготворил ее; из окна гостиницы, стоявшей на холме, молодожены смотрели, как на реку опускаются розовые сумерки. Они были счастливы. Но вот в один миг их идиллия рассыпалась в прах. Даже в Аркадии слышат плачущих. Однажды Гортензия вошла к Чарльзу с белым лицом и рассказала ему, что случилось.

Франция объявила Англии войну. Жорж-Жак Дантон кричал, что развешает проклятых англичашек на каждом фонаре улицы Сен-Антонин. Французы снова надели фригийские колпаки. Хозяин гостиницы побежал доносить, что под его крышей пригрелся один из проклятых англичашек. Нашего дурачка хватило только на то, чтобы презрительно рассмеяться. Он возродился к жизни. Он возликовал, вспомнив, что по Ла-Маншу курсируют корабли лорда Гоу, готовые разнести в прах этих идиотов французов с той же легкостью, с какой ребенок отрывает головку у одуванчика. Англия, наконец, двинулась в бой, бьют барабаны! Ура английским гренадерам! Жена быстро и презрительно охладила его пыл. Она сказала: «Tu es fou, imbecile![7]

Нам нужно бежать. В моем доме ты будешь в безопасности». Еще она сказала нечто, что поразило Чарльза. «Ты теперь мой муж и я не позволю тебе покинуть меня, что бы ни случилось. Что имею, я храню».

Его удивил тон ее голоса. Пока новости не успели широко распространиться, они наняли почтовую карету и понеслись в Париж; к ночи они уже были в городе и мчались по грязным улицам, а с неба лил дождь. Чарльз все старался расспросить Мари-Гортензию о ее «доме». Она отмалчивалась и лишь загадочно обронила: «Помни, что ты мой муж» — и с гордостью: «Не удивляйся, увидев богатый дом».

Он пишет, что у него были дурные предчувствия, но они явно возникли потом. На улице Нев-Сен-Жан их остановила толпа людей, выкрикивавших, что только проклятые аристократы и англичане могут позволить себе ездить в карете. Мари-Гортензия высунула голову из окна, в свете висевшего на карете фонаря сняла шляпку и спросила: «Вы узнаете меня, граждане?» И к ужасу жениха, остановивший карету человек отшатнулся. Французы торопливо извинились, и их поглотила тьма.