Загадка миллиардера Брынцалова

— Так было, так будет. Самые хищные, цепкие всегда знают, как ухватить самый сладкий кусок. Только и всего! А потом хотят навязать всем мысль, будто они — самые умные. Позвольте, а разве наш, в недавнем прошлом советский народ, который привык за десятилетия верить, будто партия все за нас придумает, сообразит, был такой уж трудной добычей для всяких ловких дельцов? Ведь что внушалось, вбивалось с помощью новейшего слова «демократия»? только дайте развернуться самым разворотливым, не губите на корню их инициативу, и все изменится. Простые-рядовые обретут уверенность в завтрашнем дне, чиновник потеряет над их судьбой былую бюрократическую власть! И нигде, никто не обмолвился, что дешевая, «будуарная» распродажа государственной собственности приведет к остановке производства, к полной нищете миллионов и миллионов, к тому, что главными собиралами, помимо раздувшегося еще пуще чиновничьего аппарата, станут вымогатели. Кстати, а ты не спрашивала, ест ли у господина Брынцалова «крыша»? кто с него дань «за охрану» берет? Бандитские группировки или люди в погонах?

— Не успела. Если встретимся еще раз — спрошу.

— Так он тебе и ответил! В общем, о чем толковать? Мы все живем «в зоне», что богачи, что бедняки. «В зоне» и нравы, как «в зоне»: самые хабалки вверху, а у кого совестишка есть — перебиваются кое-как.

А вот что сказала мне Л.П., хлебнувшая житья-бытья гувернантки в богатом доме:

— Ишь ты, она еще и презирает гувернанток! Не знаю, что у нее там за обслуга, сколько ей платят, но уверена — все они только терпят ее. Терпят, а про себя посмеиваются и в своем кругу сплетничают о ней. И если они не ушли из этого дома после того, как эта барыня высказалась, будто выше их незнамо как, — значит, действительно, убогие какие-то, без капли самолюбия. Я ушла из одной семьи этих самых «новых русских», потом — из другой. Хотя поначалу все было прекрасно: и дети милые, и «мадам» вежливая. Но это все закончилось в один прекрасный день, всякая вежливость разлетелась вдребезги. Когда я попробовала посоветовать «ее сиятельству» не надевать на ребенка тяжелое бархатное платье, ведь ему всего три годика — в квартире тепло, запарится. И вот тут уж с нее полетела вся позолота! «Кто ты такая, что вмешиваешься в мои вкусы! Кто тебе давал право лезть в мои дела! Какая-то девка из „хрущобы“! Я ее взяла в свои апартаменты, духи дорогие дарю, разговариваю как с человеком, а она решила встать со мной вровень!»

— И что же дальше? — интересуюсь.

— Что-что, я не стала ее слушать, повернулась и пошла прочь. Ушла! Но еще такого отборного мата наслушалась, пока переодевалась! У меня отец — шофер — так не умел раскручиваться. Знаете, что ее больше всего взбесило? Что я молчком все проделала. При своем знании английского и французского. Ей, видно, легче стало бы, если бы я расплакалась?

— Ну а дальше что?

— Нанялась гувернанткой еще к одним богачам. На продаже квартир как-то быстренько Ротшильдами стали. Десять комнат, анфиладой, из пяти коммунальных квартир в самом центре. Ну, естественно, евроремонт. Мадам ездит с телохранителем в бассейн. Дети в полном моем распоряжении. Заранее узнала, откуда их мама, из каких. Младший научный сотрудник в недавнем прошлом. И мы почти ровесницы. И все шло неплохо. Я к детям привязалась, и детишки ко мне. Платили мне вполне как белому человеку. Но «господа» ели отдельно, а мы, няни, гувернантки и прочая — на кухне. Ладно. И это можно пережить. Но однажды наша барыня сидела перед телевизором, ногти полировала, со своей подругой. И слышу я, как она говорит: «Убивала бы всех этих старух и стариков! Только просят и просят! Не хотят работать. Только настроение портят. И всех бы этих алкоголиков убила бы! И бездомных собак! Зачем им всем жить, если они жить не умеют? Это все грязь, мразота… бомжи еще эти…»

— И где же вы теперь? Чем занимаетесь?

— Там же. К детишкам привыкла. Они чем виноваты? А ее, стерву, ненавижу!

Не правда ли, в словах неуживчивых гувернанток явно звучит классовая ненависть бедных к богатым, хотя демократы постперестроечного разлива ее упразднили, а Карла Маркса и Фридриха Энгельса поспешили замазать густой черной краской…