Загадка миссис Дикинсон

— Сердце мое потянулось к вам. Я все, все понимала. Я тоже была одинока. — Она положила руку ему на колено. — Вы были так терпеливы! — Вспышка молнии. Мисс Спенс по-прежнему опасно целилась в него. — Ни слова жалобы! Но я догадывалась, догадывалась…

— Как это мило с вашей стороны. — Так, значит, он ame incomprise[19]. — Только женская интуиция…

Гром грянул, прокатился в небе, затих где-то вдали и оставил после себя лишь шум дождя. Гром — это был его смех, вырвавшийся наружу, усиленный во сто крат. Опять молния, удар — теперь прямо у них над головой.

— А вы не чувствуете, что эта буря сродни вам? — Он будто видел, как она подается всем телом вперед, произнося эти слова. — Страсть сближает нас со стихиями.

Каков же будет его следующий ход? По-видимому, надо сказать «да» и отважиться на какой-нибудь недвусмысленный жест. Но мистер Хаттон вдруг струсил. Имбирное пиво, бродившее в нем, вдруг сразу выдохлось. Эта женщина не шутит — какие там шутки! Он пришел в ужас.

— Страсть? Нет, — с отчаянием в голосе ответил он. — Страсти мне неведомы.

Однако его ответ то ли не расслышали, то ли оставили без внимания, ибо мисс Спенс говорила все взволнованнее, но так быстро и таким жгуче-интимным шепотом, что ее с трудом можно было расслышать. Насколько он понимал, она рассказывала ему историю своей жизни. Молния сверкала теперь реже, и они подолгу сидели в кромешной тьме. Но при каждой вспышке он видел, что она по-прежнему держит его на прицеле и так и тянется к нему всем телом. Темнота, дождь — и вдруг молния. Ее лицо было близко, совсем близко. Бескровная зеленоватая маска: огромные глаза, крохотное жерло ротика, густые брови.

Агриппина… или нет, скорее… да, скорее Джордж Роби.

Планы спасения, один другого нелепее, зароились у него в мозгу. А что, если вдруг вскочить, будто он увидел грабителя? «Держи вора, держи вора!» — и броситься во мрак, в погоню за ним. Или сказать, будто ему стало дурно — сердечный приступ… или что он увидел призрак в саду — призрак Эмили? Поглощенный этими ребяческими выдумками, он не слушал мисс Спенс. Но ее пальцы, судорожно вцепившиеся ему в руку, вернули его к действительности.

— Я уважала вас за это. Генри, — говорила она.

Уважала? За что?

— Узы брака священны, и то, что вы свято чтили их, хотя ваш брак не принес вам счастья, заставило меня уважать вас, восхищаться вами и… осмелюсь ли я произнести это слово?.

Грабитель, призрак в саду! Нет, поздно!

— …и полюбить вас. Генри, полюбить еще сильнее. Но, Генри, теперь мы свободны!

Свободны? В темноте послышался шорох — она опустилась на колени перед его креслом:

— Генри! Генри! Я тоже была несчастна.

Ее руки обвились вокруг него, и по тому, как вздрагивали ее плечи, он понял, что она рыдает. Словно просительница, молящая о пощаде.

— Не надо, Дженнет! — воскликнул он. Эти слезы были ужасны, ужасны. — Нет, только не сейчас. Успокойтесь, подите лягте в постель. — Он похлопал ее по плечу и встал, высвободясь из ее объятий. Она так и осталась на полу возле кресла, на котором он сидел.

Пробравшись ощупью в холл и даже не разыскав свою шляпу, он вышел из дома и осторожно прикрыл за собой дверь, так, чтобы не скрипнуло. Тучи рассеялись, в чистом небе светила луна. Дорожка была вся в лужах, из канав и стоков доносилось журчание воды. Мистер Хаттон шлепал прямо по лужам, не боясь промочить ноги.

Как она рыдала! Душераздирающе! К чувству жалости и раскаянию, которое вызывало в нем это воспоминание, примешивалось чувство обиды. Неужели она не могла подыграть ему в той игре, которую он вел, — в жестокой и забавной игре? Но ведь он с самого начала знал, что она не захочет, не сможет играть в эту игру, знал и все же продолжал свое.

Что она там говорила о страстях и стихиях? Что-то донельзя избитое и в то же время правильное, правильное.

Она была как подбитая чернотой туча, чреватая громом, а он, наивный мальчонка Бенджамин Франклин, запустил воздушного змея в самую гущу этой грозы. Да еще жалуется теперь, что его игрушка вызвала молнию.

Может, она и сейчас стоит там, в лоджии, на коленях перед креслом и плачет.

Но почему сейчас он не мог продолжать свою игру?

Почему чувство полной безответственности вдруг исчезло, бросив его, мгновенно отрезвевшего, на милость этого холодного мира? Ответов на свои вопросы он не находил. В мозгу у него ровным ярким огнем горела одна мысль — мысль о бегстве. Бежать отсюда не медля ни минуты.

IV

— О чем ты думаешь, котик?

— Так, ни о чем.

Наступило молчание. Мистер Хаттон сидел, облокотившись о парапет земляной террасы, подперев подбородок руками, и смотрел вниз, на Флоренцию. Он снял виллу на одном из холмов к югу от города. С маленькой террасы в глубине сада открывался вид на плодородную долину, тянувшуюся до самой Флоренции, на темную громаду Монте-Морелло за ней, а правее, к востоку, на рассыпанные по склону белые домики Фьезоле. Все это ярко освещалось в лучах сентябрьского солнца.

— Тебя что-нибудь тревожит?

— Нет, спасибо.

— Признайся, котик.