Загадка о морском пейзаже

– Ну да! Он носит пристяжные манжеты и курит всякую дрянь с поддельными этикетками, воображая себя по старой памяти особой аристократических кровей. Только все это чистой воды позерство. Наследства он не получил, репутацию промотал, как и все остальное. Этот тип не оказался в сточной канаве, куда бросают дохлых собак и беспаспортных бродяг, только потому, что его взяли на содержание негодяи. Эти господа бунтуют русскую чернь, а сами заказывают смокинги у лучших парижских портных, являются завсегдатаями самых дорогих кабаре и, как настоящие буржуа и нувориши, раскатывают в тысячных экипажах со своими раскормленными и разряженными, словно куклы, содержанками.

– Откуда вам известно про этих господ?

– Как капитан придворной яхты я в курсе многого из того, что делается у нас и за границей. На борту моей «Полярной звезды» делается политика!

Тут Штукельберг, словно опомнившись, с горечью произнес:

– Впрочем, я немногим лучше этой политической проститутки Жоржика. Как ни горько мне в этом признаваться. С этого дня мне больше не переступить порог зала морского собрания. Жизнь моя кончена. Но поверите: я чувствую огромное облегчение, ибо избавился от груза, который давил меня почти год.

Штукельберг перекрестился и с большим достоинством произнес:

– Как офицер офицера прошу вас: позволить мне уйти с честью до суда.

Но Анри стал уговаривать кавторанга не делать этого. Вильмонт сказал ему, что суда, конечно, не избежать, но приговор может быть смягчен искренним раскаянием подсудимого.

Однако Штукельберг пребывал в полном унынии.

– Что за счастье, если каторжную тюрьму мне заменят только увольнением со службы. Позор страшнее всего! Мне пятьдесят три года. Все, к чему я стремился долгие годы, погублено, и ничего уже не исправишь. И некого винить. Только я один виноват в постигшей меня катастрофе. Но моя жена, дети – почему они должны страдать за мои грехи?! Если будет суд, пятно позора ляжет на них. А так все может остаться в тайне.

– Но разве не ваш долг устранить тот вред, который вы вольно или невольно нанесли короне и государству? Разве вы не чувствуете необходимость сделать все, чтобы государь и его семья не пострадали?

Подумав, Штукельберг вынужден был согласиться, что с его стороны действительно было бы крайним малодушием покончить с собой теперь – когда террористы еще не обезврежены. Обсудив с Вильмонтом создавшееся положение, капитан «Полярной звезды» написал новую записку для Жоржа: «Выход отложен. О новом времени сообщу», и отправил ее с вестовым в известный дом.

– А что вы скажете, если Жорж решит выяснить причину задержки? – спросил Вильмонт.

– Вряд ли он удивится, – ответил моряк. – Такое за последние месяцы уже случалось, и каждый раз причины были самые разные: то из службы порта докладывали о резком ухудшении погоды, то внезапно обнаруживались проблемы с судовой машиной, то кому-то из членов монаршей семьи вдруг начинало нездоровиться. Да и сам государь нередко в самый последний момент меняет свои планы.

* * *

На яхте все шло обычным порядком. В отсутствие командира экипаж заканчивал приготовления к отплытию. Пассажиры собрались в устроенном для них на корме яхты под натянутым тентом салоне. И никто здесь не догадывался, что за ними постоянно следят ненавидящие завистливые глаза.

– Вот жируют, суки! Одной вилки им мало, по десять приборов перед каждым наложено, мать их… А лакеи-то, длинноногие живчики! Словно муравьи по натоптанной дорожке, жратву этим кровососам беспрерывно таскают, – прильнув к окуляру подзорной трубы, стонал от восхищения и негодования молодой боевик, следя за тем, как нагруженные деликатесами, белоснежные стюарды снуют по палубе от ближайшей надстройки к корме, где разряженная публика лениво угощается под скрипичную игру румынского виртуоза.

Уже не первый час вынужденный безотрывно сидеть с подзорной трубой на табурете возле окна наблюдатель вынужден был лицезреть, как давно приговоренные к смерти господа преспокойненько жуют ананасы и розовую ветчину, в то время как у него с самого утра маковой росинки во рту не было.

– Эх, сейчас бы селедочки с лучком да колбаски, поджаренной в собственном соку! – отложив на время подзорную трубу, с мечтательной улыбкой потянулся усталым позвоночником дозорный, и тут же, вспомнив про политическую сознательность, домечтал:

– И хорошо бы скорее пустить на дно эту лохань со всей этой публикой, заставив скрипачей в обмен на спасение пиликать «Боже царя храни!». Вот это был бы праздник!