Это не условность, этот метод работы порожден всем развитием естествознания; так была преодолена сковывающая науку сила письменных и устных авторитетных мнений и свидетельств, утверждена сила прямого опыта, непосредственного наблюдения. Это — незыблемый результат великого многовекового движения естественнонаучной мысли. Нас учили этому прошлые поколения натуралистов, мы впитали это в свое сознание как синоним всякого подлинно научного мышления. Мы уважаем авторов и то, что они говорят, но научный долг повелевает нам исходить из наблюдаемых фактов. Так должно быть и так будет! Следовательно, если изучение «снежного человека» опирается на различные словесные описания, значит, в глазах подлинной естественной науки его не существует. Не правда ли?
Я мог бы основывать свои возражения на том, что первая группа упомянутых данных не так то уж невесома, чтобы ею можно было пренебречь. Такое представление отстало от хода событий. Если бы в распоряжении науки не было абсолютно ничего кроме фотографий мумифицированной и полускелетированной кисти из Пангбоче, современный уровень ее сравнительно-анатомического анализа позволял бы говорить о едва ли оспоримом колоссальном событии: доказано, что не далее как 300–400 лет тому назад где-то на земле обитали гоминоиды или гоминиды, морфологически отстоявшие от Homo sapiens не менее, чем ископаемые палеоантропы. Это открытие сделано обычными камеральными методами, благодаря высокому уровню современной эволюционной морфологии и сравнительной анатомии кисти высших приматов. Прибавьте к этому анализ следов, дающий возможность реконструировать морфологию и моторику стопы, лабораторные анализы экскрементов, говорящие кое-что о кишечнике и образе питания, и даже о кишечных паразитах!
Но я готов согласиться с посылкой, что все это безмолвно и как бы не существует без второй группы данных. Да и в самом деле, ведь фотографии кисти из Пангбоче были в руках многих сравнительных анатомов, но они подходили к препарату с ложной презумпцией, искали кисть чудовищного антропоида, не обнаруживали таковой и поэтому довольно безразлично отбрасывали его без достаточно пристального анализа. Мы подошли к нему с предположением о палеоантропе — и препарат сразу ожил, заговорил. Значит, решающую роль в самом деле сыграла генерализация всего огромного предварительного материала, давшая рабочую идею. Итак, представим себе, что первой группы не существует.
Обратимся к традиции, которая привела к сокрушению средневековой схоластики, к торжеству опытного знания. Вместо того, чтобы фетишизировать ее, вернемся-ка в отдельном случае к ее источнику — к простому здравому смыслу. На столе ученого лежит огромная стопка сообщений людей о неведомом ему явлении. Но это, видите ли, не «факты», а «литература»! Тут категория «факты» становится, по терминологии Ф. Бэкона, одним из идолов, преграждающих путь науке. Не желаю читать людских сообщений, хочу видеть своими глазами, — гневается воспитанный на лучших традициях ученый. А здравый смысл требует другого: ведь эту стопку сообщений можно трактовать тоже как факт, а не только как свидетельства о факте. Ученое упрямство говорит: все это не служит доказательством и поэтому должно быть отброшено. А здравый смысл говорит: эта стопка сообщений доказывает хотя бы один факт, а именно, что такая стопка сообщений существует, и мы не поступим глупо, если подвергнем данный факт исследованию. Напротив, глупо не подвергнуть его исследованию, раз в нем таится хоть малейшая вероятность дальнейших успехов для науки. Иными словами, здравый смысл требует: внимательно читай и сопоставляй прочитанное, исходя и в этом случае не из веры, а из наблюдения, т. е. наблюдай за информацией и информаторами, которые проходят перед тобой. Ведь может быть этот первый наблюдаемый факт поможет хотя бы угадать причину недостатка других фактов, а тем самым найти дорогу к ним.