Загадка убийства Распутина. Записки князя Юсупова

Те, которые так горячо говорили против «старца», не могут не разделять моих соображений, не могут не одобрить моего намерения. Я верил, что они мне помогут.

Первый, к кому я обратился, был Маклаков.

По другим сведениям Феликс Юсупов первым 20 ноября позвонил Пуришкевичу, который дал согласие. Заговорщики обратились за советом о посредничестве и помощи к известному адвокату и одному из лидеров кадетской партии В.А. Маклакову, который ответил: «Вы воображаете, что Распутина будут убивать революционеры? Да разве они не понимают, что Распутин их лучший союзник? Никто не причинил монархии столько вреда, сколько Распутин; они ни за что не станут его убивать». (Буранов Ю.А., Хрусталев В.М.

Романовы. Гибель династии. М., 2000. С. 113)

Французский посол в России М. Палеолог по этому поводу записал 8 января 1917 г. (по новому стилю) в дневнике:

«Мысль убить Распутина возникла в уме Феликса Юсупова, по-видимому, в середине ноября. Около этого времени он говорил о том с одним из лидеров кадетской партии, блестящим адвокатом Василием Маклаковым, но тогда он рассчитывал убить “старца” при помощи наемных убийц, а не действовать лично. Адвокат благоразумно отговорил его от этого способа: “негодяи, которые согласятся убить Распутина за плату, едва получив от вас задаток, пойдут продать вас “охранке”…

Пораженный Юсупов спросил: “Неужели нельзя найти надежных людей?” – на что Маклаков остроумно ответил: “Не знаю, у меня никогда не было бюро убийц”.

2 декабря

(по новому стилю – В.Х.) Феликс Юсупов окончательно решил действовать лично». (Палеолог М. Царская Россия накануне революции. М., 1991. С. 289–290)

Предварительно условившись с ним о свидании, я отправился к нему на квартиру. Наш разговор был очень краток. В немногих словах я изложил ему мой план и спросил, каково его мнение.

Маклаков уклонился от определенного ответа. Колебание и недоверие прозвучало в его вопросе:

– Почему вы именно ко мне обратились?

– Я был в Думе и слышал вашу речь… – ответил я.

Мне было ясно, что он про себя одобряет мое намерение, но я не мог сразу решить, чем он руководствуется в своих уклончивых ответах: недоверием ли ко мне, как к мало знакомому человеку, или просто боязнью быть замешанным в опасном предприятии. Во всяком случае, я, после непродолжительной беседы с Маклаковым, убедился, что иметь дело с ним не стоит.

Возвратившись домой, я протелефонировал Пуришкевичу и условился заехать к нему на другой день утром.

Свидание мое с ним носило совершенно иной характер, чем разговор с Маклаковым. Когда я заговорил о Распутине и сообщил о своем намерении с ним покончить, Пуришкевич, со свойственной ему живостью и горячностью, воскликнул:

– Это моя давнишняя мечта. Я всей душой готов помочь вам, если вы только пожелаете принять мои услуги, но ведь это не так легко, как вы думаете: чтобы добраться до Распутина, надо пройти через целый строй сановников и шпиков, охраняющих его.

– Все это уже сделано, – ответил я и рассказал о моем сближении со «старцем», о наших беседах и т. д.

Пуришкевич слушал меня с большим интересом. Я назвал ему великого князя Дмитрия Павловича и поручика Сухотина, сообщил и о моем разговоре с Маклаковым.

Мое мнение о том, что Распутина надо уничтожить тайно, Пуришкевич вполне разделял.

Сознавая всю трудность исполнения нашего замысла, он, однако, нисколько не сомневался в его необходимости и в его громадном политическом значении. Он был твердо убежден, что все зло в Распутине и что, лишь удалив его, можно надеяться спасти страну от неминуемого развала.