Загадка XIV века

«Дикари» танцевали, а собранные заранее участники представления изображали вой волков и показывали непристойные жесты; гости тем временем пытались узнать, кто есть кто. Карл гримасничал и прыгал перед пятнадцатилетней герцогиней Беррийской, когда Людовик Орлеанский и Филипп де Бар, явившись откуда-то, вошли в зал с горящими, несмотря на запрет, факелами. То ли они хотели понять, кто прячется под масками, то ли рискуя намеренно — рассказы об этом эпизоде разнятся, — только Людовик поднял факел над одним из танцующих монстров. На ногу танцора упала искра, сначала вспыхнул один человек, а потом и другой. Королева, которая единственная знала, что среди танцоров есть Карл, вскрикнула и потеряла сознание. Герцогиня Беррийская, узнавшая короля, набросила на него свою юбку, защищая от огня, и тем самым спасла ему жизнь. Комната наполнилась рыданиями и воплями гостей, стонами горящих людей. Гости, пытавшиеся погасить пламя и содрать костюмы с извивающихся от боли жертв, сами сильно обожглись. За исключением короля уцелел только сир де Нантуйе — он бросился в огромный чан с водой. Граф де Жуайни сгорел на месте, Ивен де Фуа и Эмери Пуатье два дня спустя скончались после страшных страданий. Уг де Гисей прожил три дня в агонии, до последнего часа проклиная и оскорбляя своих партнеров по танцу — мертвых и живых. Когда его гроб несли по улицам, простолюдины провожали мертвеца возгласами: «Лай, собака!»

Это страшное событие, произошедшее так скоро после приступа короля, сделалось чем-то вроде восклицательного знака к мрачной череде событий, измучивших XIV столетие. Карл уцелел лишь чудом, и парижане страшно разгневались: их возмутила ужасающая беспечность, угрожавшая жизни и чести короля. Если бы он умер, говорили они, народ уничтожил бы дядюшек и весь двор, «ни один из них не избежал бы смерти, в Париже не осталось бы ни одного рыцаря». Встревоженные этими опасными чувствами, напомнившими восстание майотенов, случившееся десять лет назад, дядюшки предложили королю проехать к Нотр-Даму и успокоить народ. За сидевшим верхом Карлом покаянно шли босиком его дяди и брат. Людовика, как невольного пособника трагедии, все осуждали за беспутное поведение. Во имя искупления грехов он построил церковь целестинцев с чудесными витражными окнами и богатыми алтарными украшениями. Он заплатил за нее деньгами, которые корона выручила за конфискованную собственность Краона; при этом оставался вопрос: за чью душу теперь молится церковь?

Фатальный маскарад прозвали Bal des Ardents

— «Бал объятых пламенем»; но его можно также назвать Dance Macabre(«пляской смерти»), в честь возникшей в том столетии аллегорической драмы или процессии на тему смерти. Само слово Macabre

, неизвестного происхождения и значения, впервые появилось в поэме 1376 года, написанной Жаном ле Февром, управляющим герцога Анжуйского. В этой поэме есть строка «Je fis de Macabre le danse»(«Я сочинил макабрский пляс»). Возможно, это слово пришло из более древнего произведения «Danse Machabreus»

и связано с Иудой Маккавеем, научившим иудеев молиться за души умерших, либо произошло от еврейского слова, означающего могильщиков. Получается, что евреи в средневековой Франции работали могильщиками. Сам танец, вероятно, возник под влиянием возвращавшейся чумы: тогда на улицах устраивали представления, иллюстрировавшие проповеди о том, что перед смертью все равны. На фреске в церкви Невинноубиенных в Париже изображены пятнадцать пар фигур — священников и мирян — в виде процессии: от папы и императора и далее, по значимости — монах, крестьянин, монах из нищенствующего ордена и ребенок.

Эту фреску сопровождал комментарий: «Подойди, взгляни на нас, мертвых, голых, полусгнивших и зловонных. Таким же будешь и ты… Жить, не думая об этом, означает проклятие… Власть, честь, богатство — ничто; в час смерти важны лишь добрые дела… Каждый должен хотя бы раз в день подумать об ужасном конце. Напомни ему, что он должен творить добро и посещать мессу, если он хочет спастись и избежать страшных адских вечных мук».

Каждая фигура говорит что-то свое: коннетабль знает, что смерть уносит самых смелых, даже Карла Великого; рыцарь, некогда любимый дамами, уверен, что больше никогда с ними не станцует; пухлый аббат сознает: «самые толстые сгниют раньше других»; астролог понимает, что знание его не спасет; крестьянин, что прожил все свои дни в заботах, труде и часто хотел умереть, теперь, когда пришел его час, предпочел бы окапывать виноградники, даже в дождь и в ветер. Главное, на что указывает фреска снова и снова, — что здесь ты, ты и ты. Бледная фигура, возглавляющая процессию, не Смерть, а мертвец. «Это ты», — говорит надпись под фреской в Ла-Шез-Дье в Оверни.