Загадки и тайны холодной войны

— Когда мы познакомились с Валенсой в 1979 году, я был в восхищении, — рассказывал мне еще один советник «Солидарности» журналист Адам Михник. — Это был сон большевика, прекрасный сон: настоящий рабочий поднимает восстание против этого режима! Я из коммунистической семьи. Мой отец был членом ЦК распущенной Сталиным компартии Западной Украины, моя мать вступила в Польскую объединенную рабочую партию. В юности я был идеалистом, думал, что общество можно реформировать. Меня всегда спрашивают: почему ты был такой храбрый, почемуты не боялся, когда все боялись? Если бы в юности я мог предположить, что система будет 25 лет меня травить, давить, сажать в тюрьму, еще не известно, решился ли бы я на борьбу… Конец моему идеализму пришел в августе 1968 года, когда советские войска были введены в Чехословакию. Я понял, что в государстве, где у власти бандиты, реформировать тут нечего. Мы испытали вкус победы в августе 1980 году, когда создали «Солидарность» и заставили власти считаться с нами. Мы вышли из тьмы, избавились от чувства униженности и почувствовали себя нормальными людьми. Раньше власти с нами не разговаривали. Они называли нас агентами ЦРУ, и я тогда думал: они идиоты, да с ними просто невозможно иметь дело…

Власти пришлось подписать соглашение с руководством профсоюза, предоставив «Солидарности» официальный статус. Соглашение подписывалось на глазах всей страны, под объективами телевизионных камер. Когда настала очередь Леха Валенсы ставить подпись, он достал яркую сувенирную ручку, оставшуюся от визита в Польшу папы Иоанна Павла II, величиной с морковку. Взъерошенный слесарь являл контраст с надутой важностью партийных чиновников, которым пришлось сесть с ним за один стол.

Ясно было, что, если реформы в Польше будут продолжаться, бациллы демократии распространятся на другие социалистические страны.

— Для Москвы и советского блока, — говорил коллегам западногерманский министр иностранных дел Ганс Дитрих Геншер, — это самая драматическая ситуация, с которой когда-либо им приходилось сталкиваться, в большей мере драматическая, нежели отход Югославии и даже раскол с Китаем.

Западные политики не сомневались, что Москва сокрушит «Солидарность». Вопрос состоял в том, когда это произойдет и с какой степенью жестокости? В марте 1981 года сотрудники госбезопасности стали расправляться с активистами профсоюза. Первой жертвой стали трое представителей крестьянской «Солидарности».

Власть пугало то, что в профсоюз вступало все больше членов партии, которые тоже требовали демократизации. Забастовки приобретали политический характер — рабочие требовали свободы печати и честных выборов.

«При каждой встрече с министром Громыко и послом Добрыниным, — вспоминал государственный секретарь Соединенных Штатов Александр Хейг, — я постоянно подчеркивал, что всякая надежда на прогресс в решении любого вопроса, затрагивающего наши две страны, зависит от поведения Советов в отношении Польши».

— Мы не будем вмешиваться, — обещал Хейг Добрынину в начале весны 1981 года, — и хотим, чтобы вы поступали таким же образом.

Помощь «Солидарности» шла через частные каналы. В основном этим занимались религиозные организации и профсоюзы, в первую очередь американские.

23 сентября 1981 года в Нью-Йорке Хейг беседовал с Громыко и повторил:

— Любое вмешательство извне во внутренние дела польского народа будет иметь серьезные последствия применительно ко всему, о чем мы говорили и чего мы надеемся достичь.

Громыко не ответил.

Польша в 1981 году была близка к банкротству. Варшаве, которая набрала иностранных займов, предстояло вернуть двенадцать миллиардов долларов. Министерство финансов Польши не могло заплатить и половины. Импорт упал, и в стране ощущалась нехватка продовольствия. Забастовки привели к сокращению промышленного производства. Без финансовой помощи Запада полякам было не обойтись.

«Что делать и делать ли что-то вообще? — записывал в дневнике новый президент Соединенных Штатов Рональд Рейган. — Это первый прорыв в красном королевстве — Польша отходит от советского коммунизма. При этом ее экономика в беде. Можем ли мы позволить, чтобы Польша потерпела катастрофу? Я не могу представить себе, что мы станем помогать правительству деньгами, но я за то, чтобы отправить продовольствие польскому народу».

В Москве тоже готовились оказать помощь Польше-другого рода. Комиссия политбюро попросила у генерального секретаря ЦК КПСС Леонида Ильича Брежнева разрешения «на случай оказания военной помощи Польской Народной Республике» привести в полную боевую готовность три танковые дивизии и одну мотострелковую. Из запаса предлагалось призвать сто тысяч военнообязанных.

«При дальнейшем обострении обстановки в Польше, — говорилось в записке, — потребуется доукомплектовать также дивизии постоянной готовности Прибалтийского, Белорусского, Прикарпатского военных округов до штатов военного времени, а при выступлении на стороне контрреволюционных сил основных сил Войска Польского увеличить группировку наших войск еще на пять-семь дивизий».