Загадочная Пелагея

Несколько слов, оброненных Фамусовым, открывают внутренний мир бессловесного героя-слуги. «Петрушка, вечно ты с обновкой», — говорит барин. Таким образом, мы имеем здесь дело с вечными категориями, с непрестанным стремлением человека к обновкам, к обновлению духа. Разодранный локоть Петрушки — это, если хотите, символ: расталкивая рваным локтем толпу Фамусовых и Чацких, он хочет выйти вперед, чтобы мы увидели богатство его духовной жизни, биение его большого сердца. Надо помнить, что этот Петрушка, который так и не начал читать календарь — ненавистную ему литературу господ, — резко отличается от того буфетчика Петруши, который не появляется на сцене. Буфетчик — тунеядец, бонвиван, обжора, соблазнитель служанок. Его этическому учению наш Петрушка — протестант, аскет и мудрец — противопоставляет свои глубокие нравственные идеи и молчаливый протест. Мы видим всю глубину его общечеловеческого страдания. По требованию своего мучителя Фамусова он должен не просто читать календарь, а читать его «с чувством, с толком, с расстановкой». Именно при Петрушке Фамусов говорит «пофилософствуй, ум вскружится». Петрушка не только угнетенный и обездоленный человек, ему насильственно прививаются чуждые чувства и сомнительные философские концепции.

Театр, режиссер, актеры да, пожалуй, и сам автор ничего этого не знали, но мы обязаны сказать эту истину, должны заявить, что спектакль стоит по ту сторону добра и зла и не будит в нас глубоких размышлений.

КРИТИК-ЭНЦИКЛОПЕДИСТ

ПОД СЕНЬЮ ИСТОРИИ

Перебирая ветхие, пожелтевшие листы архивных дел николаевских времен, мы находим в них ключи к пониманию того, что происходит на сцене Н-ского театра, поставившего «Горе от ума» А. С. Грибоедова.

В августе 1836 года император Николай ехал по проселочной дороге. По пути, у заштатного города Чембар, он сломал себе ключицу и прожил здесь три дня. Его сопровождал граф Бенкендорф и лейб-медик Арендт. Почесывая поясницу, царь сказал Бенкендорфу в присутствии флигель-адъютанта Львова и полковника Рауха:

— Напомни мне о Грибоедове.

Что хотел сказать этим царь, нам неизвестно. Но, несомненно, николаевская реакция никогда не забывала о Грибоедове. Для профана Чацкий — молодой, легкомысленный человек; для нас, историков, — продукт определенной эпохи.

Актер ничего не знает о той эпохе, которую он призван воскресить в живых образах. Он не знает о разговоре Николая с Бенкендорфом, не знает, в каких лосинах ходил Николай и как он чихал по утрам. А между тем в записях анонимного монашка Троице-Сергиевской лавры есть прямые указания по этому вопросу.

И так же, как трудно актерам понять всю сложность исторических событий, скрытых пылью веков, так и нам трудно разобраться в том, что происходит на сцене.

Однако уже сейчас хочется указать, что циферблат в гостиной Фамусова написан не теми цифрами. В прошлом веке цифры писались не так, а с завитками в левую сторону (см. «Трактат о цифронаписании российском» — митрополит Агафон, т. VIII, стр. 378, изд. Святейшего Синода, СПБ, 1821 г.). Поэтому статью придется закончить в следующем номере газеты.

КРИТИК-СКЕПТИК

ТЕАТР В ТУПИКЕ

Свифт не любил критиков. И правильно делал. Я, например, не буду, как другие, расшаркиваться перед юбиляром. Противно, когда П. Восторгов пишет, что театр передал дух. Где видит фантазер Восторгов этот «дух»? Мы не согласны с этой дикой оценкой.

Спектакль, конечно, заслуживает подробного разбора, но вспомним, что еще Белинский говорил об этой пьесе: «…в комедии нет целого, потому что нет идеи». Правда, впоследствии этот товарищ отмежевался и признал свои ошибки (см. «Петербургский сборник», 1846 г.). Мы не попадем впросак, подобно Белинскому.

Скажем прямо, комедия гениальна, но театр играет ее из рук вон плохо. Во-первых, нам скучно, во-вторых, актеры не понимают своих ролей.

На сцене холодно и сыро. Что-то бормочет Чацкий, что-то верещит Софья, а Лиза просто мешает следить за ходом действия. Невыносимо. Окажись у меня такая медлительная домработница, я бы ее давно выгнал. Но театр этого не понимает и назойливо подсовывает нам этот персонаж.

Фамусов в этом спектакле просто глупый старик из другой пьесы. Из-за недосмотра режиссуры он проявляет животные страсти, брюзжит, плохо читает стихи и вообще ведет себя отвратительно и гнусно.

Напрасно некоторые критики отмечают живописное Замоскворечье за окнами, цвета клюквы и аквамарина. Не восхищаться надо этой развесистой клюквой, а отдать художника под суд. Оформление спектакля безалаберное, музыка такая, что лучше бы ее совсем не было, а режиссура ничего не понимает в театре.

Хочется спросить у маститых юбиляров: куда идет театр? Скоро ли он оставит безнадежный тупик, в который попал на наших глазах?

Знаю, после этой статьи поднимется вой и визг. Пусть. Еще Свифт не любил критиков. И правильно делал.

ЧЕЛОВЕКА ОБИДЕЛИ